В последнее время я одинаково сильно боялся за свою жизнь как во сне, так и наяву. Когда в газетах и по радио самым частым словом является «война», любой скажет, что такой страх нормален. Вряд ли мои ощущения опровергнут данную теорию, но это слово больше не оставляло во мне горечи и даже казалось обыденным и чем-то приевшимся, вроде давно ороговевших мозолей на ладошках рабочего.
Сам я был одним из таких фабричных рабочих и каждое утро отправлялся на окраину города в надежде получить плату хотя бы за позапрошлый месяц, а заодно и поработать. Двенадцатичасовая смена подразумевала не только изнуряющий труд на благо Империи, но и порцию печеной картошки на обед.
То утро не было исключением, разве что проснулся я от оглушительного воя сирены. Сотня побитых собак или даже тысяча в одночасье овдовевших женщин не смогли бы создать такого пронзительного диссонанса. Вскочив, я по привычке ткнул кнопку радиоприемника. Вместо ожидаемого урчания, оттуда полились обрывчатые фразы, призывающие жителей как можно скорее отправляться в бомбоубежища. К счастью, ближайшее укрытие находилось всего в паре километров от моего дома.
Казалось бы, обычная ситуация. Сирена сотрясала воздух по несколько раз на дню, скулила по ночам, пугала молчанием передатчиков и утробным гулом двигателей В-29, но в этот раз я долго топтался у порога, силясь понять что именно происходит не так. Стеганый жилет поверх мятой рубашки, широкие штаны и пара сандалий на ногах – я успел одеться в недолгом переходе от кровати до двери или же так и спал? Улыбнувшись собственной забывчивости, я толкнул дверь и вышел на ослепительно сияющую улицу. Небо чистое, ни единого облачка, румяный кругляшок солнца медленно выползает из-за черепичных крыш соседских домов. Безупречно прекрасное утро! Словно соглашаясь со мной, воздушная тревога умолкла. Возвращаться домой я не стал, лучше уж сразу пойти на работу. Желудок урчит, а за опоздание легко остаться голодным на весь остаток дня.
На удивление, улица была пуста. Да, конечно, это по первости при любом писке сигнала тревоги все поголовно выскакивали на свет божий и неслись к складам совершенно неуправляемым живым потоком. Постепенно это вошло в привычку и только то. Вялая колонна или хотя бы ряд редких прохожих обеспечен. Вопреки здравому смыслу и моим ожиданиям улица была пуста! Я так разнервничался, что на лбу проступил пот, а воздух показался до удушения жарким и едва протискивался в раскаленную носоглотку. Голова кружилась, я неуверенно шагнул с лестницы и тут же потерял равновесие. Лицо опустилось в горячий песок, больше напоминавший муравейник. Остального тела я не чувствовал, только то, как маленькие острые песчинки чертят на моих щеках дьявольские узоры, жгут, вгрызаются в лоб, заползают в глаза, заполняют собой рот, нос и все мое существо. Осознание того, что я просто упал, не слишком сильно, да и не с особо высокого расстояния, никак не приходило, словно мое изувеченное лицо и песок – все, что осталось на этой проклятой земле. Рука помощи появилась в этой новой вселенной чуть ли не через целую вечность, но зато как упрямо она сначала тормошила мое вновь обретенное плечо, а затем мертвой хваткой вцепилась в затылок.
– Помохите, – пережевывая песок, пролепетал я. Спасительная рука с громким пыхтением перевернула меня на бок, я глубоко вдохнул, поперхнулся и с диким кашлем выплюнул целый ком побуревшей земли. – Спасибо, – наконец отдышавшись и протерев глаза непослушными пальцами, я приподнял голову и уставился на своего благодетеля. Это была чуть полноватая женщина, бледная, как диск луны, с тонкими розовыми губами и прямым носом. Голову покрывал белый платок, в тон платью, достающему до самых щиколоток.
– Сейчас всякое случается, – снисходительно улыбнувшись, она протянула мне руку. Ухватившись что было сил, я подтянулся и встал. В ладошках осталось что-то похожее на луковую шелуху, коричневое и сморщенное, наверное подцепил какой-то мусор с земли. Время поджимало, я слишком торопился, чтобы и дальше обмениваться любезностями, к тому же сильно жгло горло, не то от внезапно разгорячившегося воздуха, не то от съеденного песка, но просто развернуться и уйти не позволяло воспитание.
