Мне бы раньше догадаться, что всё в моей жизни неправильно, не так.
Было жарко: так жарко, как бывает три дня в августе, когда плавится асфальт, и люди тоже плавятся. Из-за невероятной жары – и из-за неё тоже – я не спустилась в метро, а поехала через край света.
Это у меня такая шутка была – про край света. Из офиса нашего можно было ехать домой или через метро – быстро, но душно, страшно, и разводы эти на стенах, похожие на кровь – или, если исхитриться и завернуть за девятиэтажкой, похожей на боевого робота, то выскочить на трамвайную остановку. Этот – тайный – путь я нашла не сразу, даже удивительно, насколько нужно быть внимательной. Свернуть, куда надо, у меня начало получаться не сразу, пришлось приноровиться – но потом!
Ехал трамвай дольше, но зато садиться можно было на любой – довозило ровно куда нужно. Остановок было несколько. Разные трамваи привозили меня на разные конечные, но идти каждый раз оказывалось всего ничего. Удивительно, я ведь раньше и путей не замечала. Я спросила у него как-то, мол, а ты знал, что у нас ходят трамваи, но он не ответил – отношения наши тогда совсем обострились, он снова начал притворяться, что не слышит меня; всё закончилось скандалом.
Вот ещё, почему я добиралась на трамваях – так было, как я и говорила, дольше.
Да, про край света.
Остановка, которая возле офиса – она была на самой границе района. То есть, вот за спиной остаются панельки – те самые, похожие на роботов – потом дорога, потом пустырь, заляпанный глиной – вечно там что-то раскапывали – потом остановка, рельсы, а потом ничего. То есть, не совсем ничего, луг, кусты, столбы с фонарями, но ни зданий, ни людей, никого. Даже собачники там не ходили.
Если подумать, мне стоило бы, наверное, бояться. Край спального района, самое место для маньяков – но так мне было худо, что не до маньяков: хоть я и не замечала ничего неправильного в своей жизни, но она мне совсем не нравилась.
Ругаться мы начали не сразу – сначала съехались. Наверное, у многих так. И год, что-то около, всё у нас было хорошо – тоже, наверное, у всех так. Я не скажу, что вот в одночасье всё рухнуло, нет, конечно, были звоночки, и конечно, надо было мне отреагировать: а как? Квартира, конечно, его – но ремонт-то мы на мои делали. Ремонт на мои, и людей тоже я искала, потому что у него нет времени, а друзья его, на друзей время есть, и мама его, и занавески эти мерзкие. Конечно, раз я ремонт делаю, значит, делаю, как мне нравится, почему я должна на чьих-то мам озираться? На, говорит, Светочка, я принесла, чтобы уютнее. Мы ведь вместе сразу посмеялись над этими занавесками. Потом, конечно, поругались, потом я, помню, полезла их вешать, кричала на него, и он кричал, а потом всё совсем разладилось.
Короче, не торопилась я домой.
Так про жару – когда я поняла, что всё не так.
Жарко было весь день, я вымокла от пота. Пот тёк у меня по лицу, пот тёк у меня по ногам под юбкой, и из-за этого я не садилась – боялась, что оставлю мокрые пятна на лавке, и кто-то увидит. Обычно на краю света было пустынно, но в этот раз на лавочке под козырьком сидели двое. С каждой секундой я ненавидела их всё больше. Наверное, они что-то поняли, потому что я чувствовала исходящее от них любопытство; но стоило мне на них обернуться, как оказывалось, что они вовсе не смотрят в мою сторону, а обсуждают своё.
Трамвай никак не шёл, блузка липла к спине. Мне очень хотелось сесть на лавку и хотя бы снять колготки – но сделать этого при людях было нельзя. Моя ненависть стала непереносимой, и чтобы её проявить, я стала смотреть на этих двоих в упор. Стоило мне это сделать, как злость разбавило недоумением: понимаете, один из них был в шинели.
Мелкое его и жирное тело было упаковано в самую настоящую серую шинель, застёгнутую на все пуговицы, под горлышко. Она даже выглядела тяжёлой, жаркой. Над воротником торчала маленькая, круглая, бритая голова. Сколько я не присматривалась, я не заметила никаких признаков перегревания: ни капель пота, ни красноты; напротив, человечек в шинели был неестественно бледен, словно напудрен, и на бледном этом отталкивающем лице ярко сияли пунцовые, словно отёчные губы. Разговаривая, он отчаянно жестикулировал, но странно, словно стеснялся – упакованные в шинель руки взлетали и тут же опадали.
Собеседник его отвечал односложно, иногда просто кивал. Вот ему, кажется, было так же жарко, как и мне, он растёкся по лавке, вытянув ноги почти до путей. Может по контрасту с карликом в шинели он показался мне невероятно долговязым. Весь он был белёсый, словно припорошённый пылью, только лицо пылало от жары, и вместе они выглядели как жуткая пародия на клоунов Бима и Бома. Я подсознательно ждала, что сейчас они вскочат, начнут показывать номера и раскланиваться из стороны в сторону.
Вскочить они не вскочили, но длинный и блёклый толкнул человечка в шинели локтем в бок и кивнул на меня. Человечек обернулся, взмахнул рукой в воздухе, вытаращил глаза и сказал громко:
– Это ещё что?
Длинный потянул его к себе, взяв за плечо, и сказал неразборчиво. Смотрел он при этом на меня, и что-то в его лице было не так, но я не могла понять, что.
– Это ужасно, – сказал человечек в шинели с чувством.
Я онемела от возмущения, но ответить не смогла: от жары у меня в голове словно застучали молоточки, ноги подкосились, мне пришлось схватиться за опору остановки. Длинный, словно ждал этого, поднялся на ноги, и я поняла, что мне не показалось, что он действительно огромен, как ископаемое чудовище. Тень его легла на меня, и жару сменил ужасный мертвящий холод. Он шагнул ко мне, и я подумала, что правильно стоит бояться тихих трамвайных остановок на краю света, и что никто меня не найдёт. Лицо его было безразличным, блёклые глаза смотрели устало, словно и не очень хотелось, но вот, так получилось. Нос его, помню, привлёк моё внимание: нос у него был совершенно бесформенный, я потом поняла, что такое бывает, если нос сломать несколько раз – и чудовищное это, нарочитое уродство было красным от солнца и шелушилось. Он протянул ко мне огромную, словно из серого камня вытесанную ладонь, и я вдруг, сама от себя этого не ожидая, ощерила на него зубы, и вроде даже зарычала – мне показалось, что зарычала.
Ничего не произошло, и я поняла, что сижу совершенно одна на трамвайной остановке, и рядом со мной стоит ополовиненная бутылка воды. Рядом с бутылкой на лавке лежали две сигареты с синими фильтрами и оранжевая пластиковая зажигалка.
