«Да… а ведь были времена, когда Земля была не то что центром солнечной системы, но центром мира. Коим она и сейчас стала, только вот, в значении другом. Ныне, периферия стала центрее», – с сожалением вздохнул Наземный от пришедшей неожиданно мысли и на выдохе, переусердствовав, затягивая шнурок правого ботинка, оторвал его часть.
– Тфу, чёрт! – буркнул Наземный и мысленно добавил: «Надо ж какая неприятность. Теперь распушится конец без пестончика». – И стал перешнуровывать ботинок и думать, как разрешить негаданно свалившуюся на его голову проблему, но за это время ничего не придумав, просто сказал про себя: «Надо будет что-нибудь придумать».
Затем надел архаичное, допотопное, старомодное, (да как только его не называли его знакомые, кто-то даже говорил, но как-то с усмешкой: классное), своё серое старое пальто. Пальто, надо сказать, не выглядело старым или поношенным, а скорее даже добротным, и, конечно, не было никаким допотопным, и тем более уж доадамовым, а всего-то моделью прошлого века. Следом за пальто натянул на голову серую вязаную шапку и, обвязав шею такого же цвета шарфом, вышел из дома, закрыл дверь и пошёл на станцию.
Стоит сказать, что о Наземном почти ничего не известно. Одни лишь вопросы без ответов: кто такой был, откуда взялся, чем занимался, где учился, где работал, кто были родители – немая пустота. Известно разве что немного о внешности и о некоторых пристрастиях. А также то, что у него был приятель – Логинов Артём, к которому он и направлялся.
Внешне ничего выразительного, был немного выше среднего роста, худощав, темноволос. На голове имел две глубокие залысины, хотя и был ещё молод. Лицо – тонкие губы, слегка впалые щёки, и только выражение и взгляд выделяли его. Всегда серьёзен, недоверчив, иногда надменен и в то же время грустен, словно щемящая тоска никогда не покидала его. А глазами смотрел холодными, наблюдательными. Ещё был задумчив, любил поразмышлять, да именно размышлять, а не думать, как раз таки это, он скорее был вынужден делать.
В одежде был разборчив. Признавал вещи только из натуральных тканей, любил качество, ценил классику. Правда жил больно не в достатке, от того гардероб имел весьма скромный, такой, что половина уже была на нём в тот день. Причиной тому, конечно же – высокая цена нравных ему вещей. Она была кратно выше в сравнении с другими вещами, что предлагались широким слоям населения. Толи он копил, толи покупал по крайней необходимости, когда вещь теряла приличный вид, неизвестно. Но выглядел всегда опрятно, несмотря на то, что носил почти одно и то же. Раз уж речь зашла об одежде, стоит немного отвлечься, и рассказать о ней немного подробнее. Вся текстильная промышленность предлагала богатейший выбор, а размах цен был невообразимо широк. В магазинах полки были завалены, вешалки набиты самой разнообразной: копеечной и многодорогой; искусственной, натуральной и полунатуральной; пёстрой и рваной – словом, одеждой на любой вкус и кошелёк. Конечно, хорошие, качественные вещи во все времена были не дёшевы. Но тогда, мода оказывала столь сильное влияние, что верхняя граница цен была просто абсурдной, лишённой всякого здравого смысла, при этом качество соответствовало изделиям нижней границы. Это напоминало своеобразный круговорот, где одно переходило в другое со сменой характеристик. Нет, скорее… два кольца, где одно – цена, а другое – качество, и они, вращаясь на одной оси в разные стороны, порождали в каждой точке касания новое сочетание цена-качество, таким образом, самое низкое качество могло пересекаться с самой высокой ценой.
Порой мода была столь несуразна, и являла такие метаморфозы, что непотребная рванина была в чести и носима. Вдобавок, модные тенденции сменялись так часто, что даже те, кто предпочитал выглядеть нормкор: как большинство, непритязательно, просто и практично, были вынуждены время от времени обновлять гардероб: так часто и массово менялся людской облик. Сама же одежда, в большинстве своём, была низкого качества и быстро изнашивалась, что также побуждало людей вновь и вновь приобретать её, впрочем, это относилось почти ко всему. Казалось, что всё это было не логично и не разумно, и даже вредно, но это было… наверное, наименьшим злом в тех обстоятельствах.
Что же касаемо Наземного, то он, вообще, старался держаться особняком социального колеса, считая, что огульное приобретение товаров – пустая трата денег, а походы по магазинам – тоже, но время. Тем более что первого у него всё равно не было в избытке.
Вопросы внешнего вида его уже мало волновали. Им давно была поставлена точка – придерживаться старого стиля, существовавшего в далёкие времена пионеров освоения космоса, которого сейчас так недоставало. К тому же, это было удобно: отсутствие нужды занимать себя думами из разряда что надеть, из-за дороговизны приобретаемых им вещей, край было носить одно и то же, следя лишь за чистотой. Конечно, подобное порождало вопросы: Почему? Зачем? На что Наземный, обычно, отвечал шаблоном двусмысленное: «Мне как-то не желательно другое». Что, само собой, создавало другие вопросы, но уже, в основном, без ответа. И лишь изредка позволял себе высказывать в качестве ответа соображение: «Когда-нибудь подобное станет модно, и все станут облачаться так», – и уже про себя добавлял: «От чего мне, возможно, сделается менее комфортно от чувства растворённости, нежели сейчас, от чувства противоположного».
Стылый и сырой ветер дул над землёй гоня низкие свинцовые тучи и продувал одежду унося с собой тепло, от чего Наземный зяб и ёжился, и быстрыми шагами стремился добраться станции. Но несмотря на погоду мысль о порванном шнурке его не оставляла, и он попутно думал.
«Хм… Я видел у Артёма на работе в электрическом ящике на концах проводов какие-то трубки. Пожалуй, это могло бы сгодиться», – неожиданно к Наземному пришла мысль. Найдя решение, мозг его расслабился, и он прибавил ходу.
Добравшись станции, Наземный купил билет, сел в зале ожидания, подождал объявления своего рейса. Когда объявили, он вышел на перррон, нашёл свою платформу, показал билет, нашёл своё место, сел. Затем вынул наушники, подключил к смартфону, нашёл исторический фильм и включил его.
