DANNY TREJO
with DONAL LOGUE
TREJO
Copyright c 2021 by Danny Trejo
All rights reserved, including the right to reproduce this book or portions thereof in any form whatsoever. For information, address Atria Books Subsidiary Rights Department, 1230
Avenue of the Americas, New York, NY 10020.
© Ермилова П.В., перевод на русский язык, 2022
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Мэри Кармен вбежала в комнату с криком:
– Я нашла дохлую кошку!
Ее сестры-близняшки Коук и Тони, Салита и я помчались за ней на улицу. Все эти девочки были моими двоюродными сестрами. Мы жили в одной комнате в доме моей бабушки и всюду ходили вместе.
С самого детства я был частью банды, пусть она и состояла из пяти-шестилетних девчонок.
Рядом с мусоркой в высокой траве лежала мертвая кошка с набухшими сосками. Мэри Кармен не врала.
У входа на фабрику, работавшую неподалеку, курили несколько мужиков.
– Отойдите от нее, – крикнул один из них. – Ее задрала псина.
– Надо спасти ее котят, – ответила Салита. – Где они?
Мы облазили всю траву вдоль аллеи, но никаких котят так и не нашли.
Коук предложила похоронить кошку и устроить настоящую прощальную церемонию. Уже темнело, так что нам пришлось спешить. Мы нашли палку, перекатили кошку на кусок фанеры и отнесли ее к себе на задний двор.
Земля там оказалась куда тверже, чем мне казалось. Я устал как собака, пока копал могилу.
– Наверное, хватит.
Мы свалили кошку в ямку и засыпали ее землей. В этот момент на пороге показался мой отец.
– Какого хрена здесь происходит? Быстро в дом, молокососы, а не то надеру вам задницы.
– Тут кошка умерла! – крикнула Мэри Кармен, но мой отец уже ушел. Из дома выбежала наша собака Блэки и начала раскапывать свежую могилку.
– Нет, Блэки, фу! – крикнул я.
Мы посадили Блэки на поводок, Салита перекрестилась, и мы прочитали молитву.
Вечером в дом ввалился дядя Арт – в крови и порванной рубашке. Он рассказал своим братьям, что попал в потасовку в баре на улице Сан-Фернандо. Не медля ни минуты, они похватали биты, палки и выбежали на улицу.
Через час они вернулись, горлопаня о том, какую взбучку устроили обидчикам. Моя бабушка тут же собрала нас, детей, в кучу, поставила на колени в углу гостиной и сказала молиться. Краем глаза я наблюдал, как дедушка наворачивает круги по комнате, метелит кулаками воздух и орет, что мы, Трехо, настоящие мачо. Мои дяди смеялись, пили пиво и вспоминали подробности драки. Бабушка велела нам молиться громче.
Если бы в тот момент вы видели меня и моих кузин, молящихся второй раз за день, вы бы и не подумали, что в будущем каждый из нас окажется в тюрьме. Но все произошло именно так. Мы были Трехо, и такова была наша судьба.
Никто и представить не мог, что худший их худших (то есть я) в итоге выберется из-за решетки и не сдохнет в подворотне обдолбанным наркоманом и убийцей. Вместо этого в него будут стрелять, пырять ножом, отрубать голову, взрывать, вешать, давить лифтом и долбить о бильярдный стол, пока глаза не вывалятся наружу. Он станет самым убиваемым актером в истории Голливуда, не раз встретится с президентом, а граффити с его лицом будут украшать уличные стены в разных странах. Компании станут нанимать его в качестве своего представителя, потому что его будут любить, ему начнут доверять. А потом в Лос-Анджелесе организуют праздник в его честь.
Того Дэнни Трехо, которым я был до трезвости, кино и работы консультантом по зависимостям, не уважал никто. Никому бы и в голову не пришло изображать его портрет на стене. В то время я был мексиканцем, с которым не стоит связываться, если жизнь дорога.
Мне было херово. Во мне бурлили героин, пруно[1], барбитураты и виски.
Из десяти лет, к которым меня приговорили, я отсидел уже три, хотя мне казалось, что прошло не меньше двадцати.
Я всегда думал, что сдохну в тюрьме.
Шел 1968 год, я отбывал срок в государственной тюрьме «Соледад». Наступил праздник Синко де Майо[2]. Для мексиканцев, настоящих мексиканцев, это не День независимости и не повод вспомнить поражение французов в битве при Пуэбло. Для нас Синко де Майо означает «готовь деньги для выплаты залога».
Я уже был за решеткой, так что на освобождение под залог даже не рассчитывал.
Мексиканцы готовились к праздничной тусовке неделями. Так как я управлял спортзалом недалеко от грузовых доков, через мои руки проходила вся контрабанда: сигареты, спиды, героин, даже женские трусики и косметика (да, и такие любители находились). Я мог достать все что угодно – только заплати.
К празднику у меня была готова полная сумка героина и сотни таблеток. Я собрал их с заключенных – «колесами» в тюрьме отдавали карточные долги, обменивали их на контрабанду или защиту. Еще у меня было несколько пинт виски, пятьдесят граммов травки и пара бутылок пруно, которое мы сварили за несколько недель. Свой человек на кухне достал нам изюм, апельсины, сахар и дрожжи. Мы смешали все это в мусорных пакетах, крепко их завязали, завернули в футболки и спрятали в вентиляции. Когда вино забродило, мы процедили его через носки.
К празднику мы готовились с раннего утра и всю ночь. Когда я наконец-то добрался до койки, из динамика прорезался голос начальника. Он объявил, что сегодня состоится товарищеский бейсбольный матч между тюремной командой и юниорами из местного колледжа.
Пускать гражданских в калифорнийскую тюрьму на Синко де Майо – самая хреновая идея, которую можно придумать. К этому времени большинство зэков уже успели надраться в хлам. К тому же матч на свежем воздухе означал усиление охраны.
После объявления нам приказали покинуть камеры и выметаться во двор. Я подставил лицо солнцу, закрыл глаза, и меня тут же затошнило. Пруно крепко давало по башке. Я кое-как поднялся на трибуну у третьей базы и устроился рядом с Рэем Пачеко и Генри Кихада – моими старыми корешами по колонии для несовершеннолетних. Рэй был крепким и спортивным мужиком. Мы знали друг друга лет с тринадцати, когда еще гоняли в уличный футбол, а потом он вступил в банду «Белые щиты». Генри был высоким и тощим пацаном из Азусы[3].
Мы сидели рядом, наблюдая за разминкой команд. Игровое поле даже не огородили забором – от студентиков нас отделяла лишь пара метров вытоптанной земли. На третьей базе прямо перед нами стоял здоровый белый пацан, похожий на Микки Мэнтла[4], и чавкал жвачкой.
Ко мне повернулся Рэй:
– Блин, мужик, – застонал он. – Умираю, как хочу чикле[5].
Жвачка в тюрьме была редкостью. Достать ее было непросто, а уж о сахарной подушечке, которую перемалывал студентик, и мечтать не приходилось.
– Хочу жвачку, – заканючил Рэй, словно младенец.
В «Соледад» его перевели из закрытой психушки «Атаскадеро»
