Рассказывают также, что один простак шёл, держа в руке узду своего осла, которого он вёл за собою…
Триста восемьдесят восьмая ночь Шехерезады
Зимой 1704 г. унтер лейтенант, царёв порученец, Алексей Синельник ехал со специальным поручением царя Петра к графу Петру Толстому в Стамбул. Перед поездкой у унтер лейтенанта была личная беседа с Государём, причём ни министры, ни новая пассия государева, солдатская девка – Марта Скавронская, не были допущены к беседе, говорили один на один, вернее говорил только Пётр, – унтер лейтенант молчал и боязливо озирался.
– Значит так, поедешь окружной дорогой, через Казань и Астрахань, на Дону, тем более в Азове, не появляйся. Схватят, будут пытать – молчи, иначе вся твоя семья повешена будет. О поездке никому ни слова. Едешь один, только с денщиком, будешь говорить, что в Персию едешь с дипломатической депешей, на всякий случай, вот она, так ерунда, но делай вид, что дело важное и не требующее промедления. В Царьграде встретишься с Толстым и Саввой Рагузинским. Они должны выполнить моё поручение – забрать из гарема отрока эфиёпского – Абрашку и тайно переправить его в Петербург, прямо ко мне. Случись по дороге оказия, или басурманы догонят, или ещё кто, и Абрашка, и граф и этот прохиндей Савва, должны будут быть тобой умервщлены, тайно и без следов. Нигде водки не пей, в кабаках не сиди, сошлись на хворь, ещё лучше на дурную болезнь или французскую заразу. Особенно бойся Мартиных и Сашкиных Меньшикова людишек. Распознаешь их по настырности их, в дружбу будут набиваться, разговоры вести, да вино пить будут предлагать. Ты сразу, мол не могу, поскольку французской заразой занемог. Какую-нибудь язву себе изделай, что б показать. Если дело хорошо сделаешь, и Абрашка оный здесь будет, получишь милость мою, повышение и две тысячи в придачу. Если нет, то ждёт тебя и семью твою судьба лютая. А выбрал я тебя для такого деликатного дела, что ты уж больно незаметен и невзрачен, но служака верный и отзывы о тебе из полка хорошие. Помню я тебя ещё по Азову, добрый ты казак. Да и службу твою с подкопом не забыл.
Государь нахмурился, правый ус приподнялся, обозначая ту самую страшную улыбку, перед которой трепетала вся Европа, улыбка – гримаса, после которой следовал приступ страшной ярости, смертельной и беспощадной. Унтер лейтенант мертвенно побледнел, его охватила липкая слабость, но гроза миновала и Пётр опять пришёл в то состояние, которое свидетельствовало о деятельности и энергии, способной найти выход из безнадёжного, казалось, положения и перед которой не могло устоять ни одно препятствие на его пути.
Дело в том, что на прошлой неделе получил Пётр от посла государева в Оттоманской Империи, Петра Андреевича Толстого, странное послание. Оно ввергло Петра в панику. Толстой сообщал, что де гулящие по морю людишки возле города Алжира захватили голландский фрегат, везший богатые подарки в Венецию, и среди прочего захватили и фрейлину королевского двора и ейную служанку, молодую особу африканского происхождения с двумя детьми. Один из них, по имени Абрам, 6 лет от роду был посветлее и отличался не африканской грацией, широкой костью, мягкими, слегка вьющимися волосами. Служанка та, из страха быть проданной в рабство, сообщила разбойникам, что она де была в близости с русским царём, и мальчик тот – особа царского происхождения. Девица та голландская была отправлена в Алжирский притон, а мальчик с матерью служанкой проданы Султану. И ещё, при стамбульском дворе под руководством Ахмеда-паши вовсю обдумывают воспитание оного Абрашки, как Лжедмитрия, для создания смуты и братоубийственной войны в русских пределах.
О послании том прознал Сашка Меньшиков Он посоветовал Государю оного Абрашку умертвить и таким образом отвести угрозу от Руси. Но что-то мешало Петру принять это решение. Скорее всего то чувство одиночества, отсутствие поддержки со стороны непутёвого сына Алексея, и смутное воспоминание о юной и грациозной негритянке, которую он облюбовал при голландском дворе. Тоненькая, грациозная, как лань, горячая как африканское солнце, с огромными бездонными чёрными глазами, она оставила в его сердце щемящее воспоминание. Нет, он сделает всё возможное, что бы сохранить этого сына, что бы он был рядом с ним.
– Ты понял?
– Так точно, только…, Государь, мне бы грамоту какую-нибудь.
– Я те дам грамоту! Ты есть тайный царёв человек. Это дело чрезвычайной деликатности. Если попадёшься, или чего доброго, продашься – пеняй на себя. Всё, пошёл вон!
При выезде с Московской Заставы Алексей ничего подозрительного не заметил. Он решил ехать не на Москву, а сначала на, Галич, потом на Кострому, и дальше на Казань, на Астрахань и Дербент.
Серые леса утопали в снегу. Неяркое морозное солнце тускло освещало окрестные поля и леса. Серые деревеньки тонули в оврагах. Ехал только по светлу. В три часа по полудни уже темнело, завывали волки, кони испуганно шарахались своей тени, По темну искали станцию, а утром, на свежих лошадях дальше в путь. Алексей рассчитывал к наступлению тепла быть в Дербенте. Если всё пойдёт без осложнений, то он доберётся до Стамбула уже весной.
Денщик – матёрый черкасский казак Давыдка – исправно служил свою службу, пыхтел трубкой и неторопливо рассказывал о своём вольном житье-бытие. Про Дон Батюшку, про станицу свою Семикаракорскую, про отца с матерью да про братов своих, что сгинули в родной станице в крымском набеге. Жениться он не успел, был ранен под Азовом, потом попал в полк. Во всём его облике чувствовалась сдерживаемая сила и удаль, которую Алёшка, служа в полку немного уже подрастерял. Он уже приобрел тот европейский и немецкий лоск, которого требовала служба в полку. Он стал бриться, носить европейское платье, стал привыкать к своему барству. А Давыдка оставался простым донским казаком, полным сурового спокойствия и достоинства, что отличало этих уроженцев Тихого Дона от горластых и диковатых запорожцев.
