Закат догорает, золотясь пылью, я накидываю на плечи подаренную им шаль, становится прохладно.
– Принесу чай. – Он похлопывает меня по руке. – Тебе имбирный?
Я благодарно улыбаюсь:
– Да, пожалуйста.
Он быстро уходит и возвращается с двумя чашками и коробкой печенья.
Солнце высвечивает его светлые волосы розовым, выделяя стройную фигуру на фоне белого забора и резной зелени. Модная толстовка, укороченные джинсы. Молодой и красивый – и я жадно смотрю на эту яркость.
Пахнет тёплой травой, отцветшими яблонями и дальней грозой, я закрываю глаза, подставляя лицо лучам, стараясь надышаться вечерней росой.
И печенье рассыпчатое, и чай ароматный.
– Вкусно? – Он пододвигает ко мне коробку.
– Очень, спасибо. Ты когда приедешь? – Я вглядываюсь в черты его лица с тревогой и надеждой.
– Только в конце недели. – Он грустно кивает. – Раньше не получится, извини, мам.
Через пару минут он встаёт, я тоже. Он открывает дверь, пропуская меня вперёд.
Цепь юркой змеёй ползёт по стриженой траве, втягиваясь обратно в дом. Я останавливаюсь посреди прихожей, где она крепится к железному диску, ожидая, когда он отстегнёт металлический браслет с правой щиколотки.
– Мам? – вопросительно поднятая бровь. – Ты же знаешь правила.
– Ах да, – приседаю на корточки и кладу ладони на пол.
Он наклоняется и отстёгивает меня, затем я встаю. Он крепко обнимает за плечи, и мы синхронно идём по коридору, оставляя сбоку гостиную, к непримечательной снаружи двери.
Останавливаемся. Он широко улыбается, открывая её своим ключом:
– Не грусти, что тебе привезти?
– Книгу, – мне не хочется уходить, – может быть, варенья – вишнёвого или малинового.
– Варенья? Вишнёвого? – На его щеках появляются ямочки. – Хорошо, мам.
Дверь распахивается, автоматически включается яркий свет, освещающий узкую лестницу вниз. Я, склонив голову, послушно спускаюсь в подвал, он за мной. Одиннадцать ступенек. За последние почти три года я знаю наизусть каждую из них. Ритуал всегда повторяется.
Спустившись, мы останавливаемся посреди небольшой комнаты.
– Моё самое нелюбимое время, – он кладёт мне руку на голову, и я мгновенно приседаю на корточки, прикладываю ладони к полу, – правая или левая?
Я задумываюсь, на какой ноге меньше синяков:
– Левая.
Домашние кандалы мягкие, изнутри обтянуты поролоном и почти не доставляют неудобств, но синяки от них всё равно остаются.
– Я приеду в конце недели. Не скучай. – Он целует меня в щёку, кольнув щетиной, гладит по давно не стриженным волосам. – Пока, мам!
– До свидания. – Я растягиваю губы в улыбке. – Пока, мой дорогой сыночек.
Поставив ногу на ступеньку, он машет рукой, подмигивает, легко и упруго взбегает вверх. Собачьей пастью лязгает тяжёлый замок.
Я медленно подхожу к ступеням. Сажусь и долго смотрю на бумажный свёрток, потом разворачиваю – в бумаге небольшая коробочка шоколадных конфет. Он часто оставляет мне «подарочки»: журнал, пакетик кофейных зёрен, пирожное или вот как сейчас – конфеты.
Проклятый ублюдок!
Глаз камеры стеклянно блестит под потолком, направляясь прямо на меня, я машу рукой:
– Спасибо милый.
Я знаю, что он смотрит.
– Смотрит сюда. – Верочка отошла от двери и возвела накрашенные глаза к потолку. – Елена Васильевна, может, пригласить его, такой вежливый, сам ничего не спрашивает.
– Гм… да. – Елена задумалась, затем решительно кивнула: – Ладно, пусть зайдёт. Нового я ему ничего не скажу. Вы, пожалуйста, останьтесь в кабинете, Вера.
Она знала, что сын новой пациентки заслужил всеобщее восхищение персонала отделения. И не только медсестёр, но и врачей.
– Хорошо, – шепнула Верочка и уже в открытую дверь громко, светясь, будто рождественская ёлка: – Заходите, Вадим Григорьевич.
– Здравствуйте, – дружелюбно и мягко сказал он, – Елена Васильевна, я бы всё-таки хотел с вами обсудить альтернативное лечение. И ещё… вы точно уверены?
Елена оглядела его: уже не мальчишка, чуть за тридцать, светлокожий блондин с серо-голубыми глазами, невысокий, некрупный – среднестатистический, но чем-то он привлекал. Может быть, улыбкой? Когда он улыбался, ямочки играли на его щеках, отчего лицо выглядело открытым и симпатичным. И он носил забавные очки в бордовой оправе, которые придавали лицу застенчиво-школьное выражение, что никак не соответствовало его манере держаться, хотя и стеснялся он как-то очень трогательно, по-детски и был иногда назойливым, но, несмотря на это, в нём было притягательное очарование, перед которым сложно было устоять.
– Да-да, я вам уже говорила, – Елена устало улыбнулась, – к большому сожалению, Вадим Григорьевич, нужно оперировать. И как можно скорее. Я уже всё подробно рассказала вашей матери. Я…
– Но погодите, может быть, стоит провести ещё исследования, выслушать мнение другого онколога, не поймите неправильно, Елена Васильевна, при всём моём уважении к вашей компетенции…
– Я понимаю правильно, – она достала карту, – вот тут – всё. Если ваша мама захочет, я предоставлю копию, и вы сможете найти других специалистов, но, уверяю вас, у нас в клинике – лучшие!
Елена почувствовала запах его парфюма – смесь пряно-цитрусового и почему-то морского. Явно хороший и дорогой.
– Я просто хочу знать, есть ли шанс, должен же быть…
– Да, и неплохой, – она посмотрела на настенные часы и встала, – есть шанс на полное выздоровление, если удалить молочную железу как можно скорее. Нужно оперировать, пока нет метастаз, сама процедура несложная, восстанавливаться после неё долго не придётся. И потом, у нас в клинике работают отличные пластические хирурги, можно поставить имплант, правда, я бы не рекомендовала совмещать удаление с имплантацией. Я понимаю, как вы расстроены, но сейчас я предлагаю вам с мамой просто спокойно подумать обо всём. Рак груди не приговор, нам удалось ухватить болезнь вовремя, всё поправимо. Ваша мама – сильная женщина, она справится.
Краем глаза она видела, как Верочка смотрит на него разинув рот, и разозлилась.
– Всё будет хорошо? – Голос Вадима чуть дрогнул.
– Всё обойдётся, не волнуйтесь. Оперировать буду я сама.
На его щеках снова заиграли ямочки:
– Если оперировать будете вы, то мне не о чём беспокоиться. И маме тоже. Елена Васильевна вы… вы же гений медицины! Это общеизвестный факт.
– Ну, перестаньте, – с одной стороны, ей было лестно это слышать, а с другой… лесть была уж слишком откровенной, – вашей маме очень повезло с сыном, мало кто так переживает за своих родителей. Мы сделаем всё возможное для положительного исхода.
– Хорошо, – согласился он, и лицо его озарилось улыбкой, – я верю вам как себе, и даже немного больше.
Он повернулся к медсестре:
– И вам, Вера, спасибо за доброту и отзывчивость.
