909 год от Рождества Христова
Окно в башне было открыто. Время от времени порыв ветра хлопал ставнем, врываясь в покой. Там внутри, на небольшом подиуме стояло роскошное ложе, с вырезанными в изголовье лошадиными головами. Пушистый песцовый мех покрывал его сплошной серебрящейся массой, спускался к плитам пола пышными хвостами. Здесь, у коротких точеных ножек ложа, валялось скомканное второпях платье из блестящей парчи и тяжелая мужская одежда из кожи, грубые сапоги со шнуровкой, мощный меч, в рукояти которого кровавым огнем рдел рубин. А на ложе, сплетясь в жарком объятии, ритмично двигались два обнаженных тела.
Наконец мужчина глухо застонал сквозь зубы, и тотчас ему ответила женщина – коротко взвизгнув, она изогнулась, – и опала, погрузившись в мех, урча как дикий зверь.
Теперь они лежали, тяжело дыша, и лишь холодные порывы ветра, влетавшие в узкое окно, сливались с их дыханием. Мужчина приподнялся на локтях и откатился, перевернувшись на спину. Закрыв глаза, он еще какое-то время лежал, успокаивая дыхание. На светлом фоне серебристого меха его мускулы выделялись особенно рельефно, мощная грудь вздымалась. Приподнявшись, женщина с тихой полуулыбкой вгляделась в него. В этой улыбке светилось торжество. Мелкие, как у хищника, зубы блеснули сквозь полуоткрытые чувственные губы. Глаза были необычные – широко расставленные, миндалевидного разреза, один – светло-голубой, другой – блестящий, аспидно-черный.
– Сама Фрейя[1] кружит нас, не так ли, Рольв?
Она провела рукой по его резко очерченному лицу, по сильному подбородку, шее, запустила пальцы в разметавшиеся русые волосы.
– Что? – не открывая глаз, спросил он.
– Я говорю, что боги создали нас друг для друга.
И словно не веря в сказанное, женщина спросила:
– Ты любишь меня как прежде, Рольв?
Он чуть улыбнулся.
– Порой ты смешишь меня, Снэфрид. Я провел с тобой три дня и три ночи после похода на Бретань. Мои люди заждались меня, а ты все еще спрашиваешь, люблю ли я тебя. Разве я не доказал это?
Он говорил сонно, не открывая глаз, и от этой его медлительности кровь вновь закипала в её жилах. Она вновь хотела его. Ей было мало. Всегда. Подчас ей казалось, что она готова загрызть его, как волчица, лишь бы он не принадлежал более никому.
– Довольно, – вдруг резко проговорил Ролло, когда она вновь начала ласкать его. Отведя обнимавшие его руки, он встал. – Не сердись, Снэфрид, мне пора возвращаться.
Он подошел к окну и потянулся всем телом навстречу ветру, разметавшему его длинные волосы. Он был очень высок, тяжелые мускулы, словно змеи, сплетались под блестящей смуглой кожей. Снэфрид зарылась лицом в мех, чтобы не видеть его, чтобы побороть искушение броситься, обвить его, прижаться всем телом.
Когда она справилась с собой, он по-прежнему стоял у окна. Она знала, куда устремлен его взгляд. Отсюда, с возвышенности, где располагалась эта башня, город её мужа был виден как на ладони. За эти дни, проведенные в её объятиях, и страсть, и нежность прискучили Ролло. Его энергия требовала иного выхода – там, в городе, на который он глядел, на земле, которую он покорял для себя. Снэфрид понимала это, но не могла удержать тоскливого вздоха. Она снова должна остаться в одиночестве, созерцая из башни чужие ей земли, которые отнимали у нее мужа, глотая ветер и томясь ожиданием.
Словно прочитав её мысли, Ролло сказал:
– Не сердись, моя Снэфрид. Но мне пора.
Женщина порывистым движением встала. Она была рослой, гибкой, но и очень сильной: длинные мускулистые ноги, крутые бедра, плоский живот никогда не рожавшей женщины. Грудь её была высокая и округлая, с голубыми прожилками вен и розовыми крупными сосками. А плечи, руки, спина – как у воина, так и бугрились под напором мышц. Однако пленительную женственность ей придавали роскошные светлые волосы, окутывающие её, как облако, ниспадая почти до колен и завиваясь на концах пышными кольцами.
Беззвучно приблизившись, женщина стала подле Ролло. Но он не повернулся к ней, продолжая глядеть вдаль, чуть щурясь от ветра, который принес с собой запахи умирающей зелени и легкие, блестящие паутинки. Ветер гнал по небу осенние облака, а под ними, то вспыхивая на солнце, то покрываясь сумрачной тенью, уходила в туманную дымку у горизонта великая река франкских земель – Сена. Пересекая просторы необъятной равнины, усеянная многочисленными островками, она описывала сверкающую сталью дугу, над которой темной зубчатой массой высился город.
На него-то и глядел викинг, позабыв о стоящей рядом прекрасной нагой женщине. Это была его столица, которую он поднял из руин и пепелищ, доставшихся ему восемь лет назад. Понадобились почти титанические усилия, чтобы, несмотря на нескончаемые войны, которые ему приходилось вести с франками и со своими соотечественниками, вдохнуть жизнь в это скопище обгорелых камней и жалких глинобитных лачуг. Старый город Ротомагус, который викинги называли Ру Хам, – усадьба Ролло, или Ру – так именовали своего правителя-чужеземца вернувшиеся в эти края франки, переделав и скандинавское Ру Хам на свой лад – в Руан. И теперь каменщики, свезенные викингами отовсюду, восстанавливали городскую стену, возводили дома, отстраивали христианские храмы, прежде разграбленные и опустошенные.
Ближайшим советником язычника Ролло стал христианский епископ Франкон, первым признавший власть конунга и даже просивший его сохранить то, что осталось от былого Ротомагуса. И язычник оправдал упования епископа: он взял город под свою защиту, вернул в него людей, собрал мастеров и принялся восстанавливать. И сейчас, когда Ролло глядел на вздымающуюся над рекой линию каменных укреплений, на покатые кровли многочисленных жилищ, на мачты выстроившихся у пристани кораблей, даже на кресты церквей христиан, он испытывал удовлетворение, а его серые глаза светились гордостью.
Иначе относилась к этому городу Снэфрид. Она не пожелала даже жить в нем, предпочтя устроить свое обиталище в стенах старого монастыря на холме за чертой Руана. Ролло часто навещал её здесь, и ей удавалось удерживать мужа у себя по нескольку дней. Для Снэфрид этот город олицетворял собой все то, что отнимало у нее мужа. У Ролло в Руане были соратники, власть, неисчислимые заботы. Именно ради этого он покинул когда-то свою северную родину, этот город воплощал его мечту о господстве, которая для него всегда была важнее привязанности к жене.
– Мне пора, – снова произнес викинг. – Хочешь, поедем вместе?
Снэфрид отрицательно покачала головой.
– Нет. Я предпочитаю уединение, ты же знаешь. Город грязен, шумлив, смраден. А я люблю покой и ветер.
– Ветер, – повторил Ролло и зябко повел плечами. – Дыхание богов. Здесь его хватает.
