Ты птицами больна, с деревьев хочешь слов
Немножечко содрать. Занервничает тополь:
Объявлена война погодных катастроф
И то́полиха робкая роняет сухо вопль.
Летит листва долой. И ты, порой, летишь
Немного сонная. На улице опасно
Лететь вороне белой в мире мышц,
Железа и стекла, купюры и пластмассы.
Ворона белая никак не может стать
Вороной чёрною. И зябликом не сможет.
Ей с крыльями так трудно совладать:
Их подрезать и красить надо всё же.
Но человеческие цепкие клешни
С крылом ворониным никак не перепутать.
И перьями тебя саму тошнит
Такими белыми, как сахарная пудра.
Распеться в человеческих костях
Тебе не хочется, не можешь. Не берётся
Вороньим голосом их нот. Тебе нельзя
Басить по-человечьи – Поперхнёшься.
Твоих расправленных на солнце белых крыл
Увидеть бы, застыв на перекрёстке.
И ждёт, любя, небесный твой акрил,
Когда с нагого тополя вспорхнёшь ты.
Привет, Луна, давно тебя не видел.
За скопищем громоздких облаков,
Откушенная, кто тебя обидел?
Кусачий петербуржский едкий смог?
А я не смог – Задумчиво и грустно
Навязчивого взгляда опустить
С тебя сегодня ночью. Гулко хрустнул
Внутри меня мой голос взаперти,
И дрогнули надорванные связки.
Как кожа жёлтая сегодня хороша
Твоя. И марево, как в сказке,
Как будто я на небо надышал
Холодное. Подтаял неба студень,
По нёбушку проскальзывает март.
Твой свет, Луна, так бесконечно скуден,
Но всё же – свет, рассеивающий мрак.
Учи и нас: рассеянно приткнуться
Лицом к твоим засушливым морям,
Искусству через силу улыбнуться
Всепоглощающим теням.
Это я, это я по церквям и парадным лестницам
Всё искал, всё искал красоты и чудес. Не нашёл.
Это я, это я не гадал, что во мне поместятся
Изувер и художник с красным карандашом.
Это я, это я в коридорах и тёмных комнатах
Всё хотел, всё хотел бы гортензией расцвести.
Это я, это я, растекаясь по полу порохом,
До последнего не хотел искрить.
Это я, это я на сыром и промозглом воздухе
Всё глотал, всё глотал с неба звёзды, не мог дышать.
Это я, это я сам рожаю на белых простынях
Счастье пряничное прямо из-под ножа.
Это я, это я, разбазаривший дни и месяцы,
Всё плету, всё плету неразборчивость в ценный шёлк.
Это я, это я – тот, кто в детстве мечтал повеситься,
Но от края до крайности всё-таки не дошёл.
Чтоб я видел лицо красоты
Подарил бы мне Рерих глаза
(только Рерих-отец, а не сын),
Чтобы краскою стала слеза.
Потекли бы на алчущий холст
Сладкой речкой поток киселя
И хвостатые звёзды, и гроздь
Тех цветов, что не сорваны зря.
Зацветала бы снегом гора
