Владимир Васильев
(Василид-2)
Когда-то мир разбился на осколки…
Кому дано их заново сложить?
Ведь это трудно, остро, больно, колко,
Но жить иначе значит, что не жить…
Пролог. Под кайфом (ретро)
Воробьишке нынче зябко:
Не «чирик», а «динь-дилинь»
Колокольцем ледяным
Он Зиме звонит украдкой
И Весну торопит лапкой…
Как же мы похожи с ним!..
Воробей ловко уселся на раме раскрытой форточки и с интересом посмотрел в комнату. Люди, которые вечно мешают жить своими страшными лапами, в помещении были, но вели себя странно – не суетились, как обычно, норовя наступить на благородную птицу, не чирикали громогласно и нечленораздельно, пугая птенцов и нервных воробьиц. Один лежал на диване, уставившись в потолок. Глаза его были прищурены, а взгляд напряжен, словно он целился для выстрела. По телу же пробегала мелкая дрожь, что для выстрела совсем не подходило. Впрочем, руки были вытянуты вдоль тела и плотно к нему прижаты.
Второй сидел за столом, откинувшись на спинку кресла, и напряженно целился взглядом в стену. Тело его тоже подрагивало, словно внутри работал генератор вибрации.
На птицу они не обращали ни малейшего внимания, что было полезно, хотя и оскорбляло слегка. Польза же проистекала из того замечательного факта, что на столе в хрустальной вазе аппетитной горкой звали к трапезе лущеные семечки подсолнуха. Воробей буквально ощутил их вкус в клюве. И даже приятную сытость в желудке. Хотя пока было не с чего. Уже с час макового зернышка в клюв не попадало. Потому что люди с раннего утра вели себя странно, словно кто-то скомандовал им: «Замри!», и они застыли в том положении, в каком их застал приказ. Ну, не совсем. На самом деле, все они приняли удобное положение «сидя» или «лежа» и погрузились в транс. Так и воробьи делали, когда получали предупреждение типа «кот идет!» или «сова летит!» – если не успел смыться, лучше всего замереть. Вот только к людям никакой кот не приближался, а они сидели, лежали в автомобилях, домах, на скамейках в парках. Не двигалось ни одно транспортное средство ни на земле, ни на воде, ни в воздухе. Но при этом они не ели, не пили, а значит, не крошили на стол, на пол, на землю и от щедрости душевной не сыпали на тротуары ничего съедобного, которое у воробьев перехватывали наглые обжоры-голуби, но и у воробьев клюв не промах – успевали взять свое… Воробью показалось, что стало холодно, хотя солнышко светило и цветочки цвели.
Воробей любил это здание, которое люди называли Бурдж Халиф. Его щедрые и веселые обитатели неизменно восторгались, когда видели воробья в окне. Восторгались и щедро отсыпали птице корм. Он один из стаи решался на столь рискованное восхождение. Надо честно признаться – это были совсем не воробьиные высоты. А ему они нравились – дух захватывало и хотелось чирикать изо всех сил. Хотя дыхания на это не всегда хватало. А уж вид открывался, прямо скажем, орлиный. Воробей подозревал, что в прошлой жизни он был орлом, или в следующей будет. Иначе, как можно объяснить восторг, переполнявший его душу?
Сегодня все окна и прочие отверстия в окнах были закрыты. Воробей-высотник уж было отчаялся и подумывал, не отправиться ли ему восвояси поближе к земле, раскаленной и безжизненной. Но вдруг ему повезло – на самых верхних этажах, где-то в районе стопятидесятого, оказалась неплотно закрытой створка окна. Туда он и протиснулся.
– Чик, – скромно подал он голос. – Чирик-чик-чик, мол, не будете ли возражать, если я посещу ваше благословенное жилище?
Никто не возражал, но и «добро пожаловать» не прозвучало. Пришлось впорхнуть без приглашения. Сначала он отдал должное семечкам подсолнуха. Потом заметил, что на стеклянном столе причудливой формы стояла синяя ваза с кистью винограда. Воробей обожал виноград и не мог сдержаться. Он спланировал прямо в вазу и принялся клевать ягоды. Это было нечто! Примерно так воробьи представляли себе рай. Выходит, что воробьиный рай расположен весьма высоко и не каждому доступен. Уж трусу и лентяю его вовек не достичь.
Насытившись, воробей забеспокоился – уж очень странной была тишина. У людей такой не бывает: или сами шумят, или из светящихся окон, стоящих почему-то на столе, звуки несутся. А тут полная тишина, только легкий шорох ветра в проеме окна. Тревожно как-то, хотя с другой стороны, опасаться воробью нечего и некого. А все равно чувствовал он, что все не так, как обычно. Он облетел все комнаты – никого не нашел. В одну из комнат дверь была прикрыта, но не плотно. В щель пробивался свет, но влететь туда не получится – узко. Еще оттуда пахло лужей или фонтаном. Воробей спустился на пол и, быстро перебирая лапками, направился к щели. Осторожно просунул голову – спокойно, хотя вода бурчит где-то наверху. Он протиснулся целиком, дверь легко подалась. Опять никого. Он взлетел на бортик белой стены, за которой и слышался шум воды, и чуть не соскользнул на другую сторону прямо в воду – скользко было на гладком бортике, ибо мокро.
Прямо перед ним были люди. Он чуть не свалился от страха на пол – так близко к людям он никогда не осмеливался приближаться. Но они почти не шевелились и не обращали на храброго воробьишку никакого внимания. Они и друг друга не замечали. Их было трое: две женщины, длинные черные и длинные светлые волосы которых покрыли почти всю поверхность пузырящейся воды, волнуясь вместе с ней, и один бородатый черноволосый мужчина. Так вот, смотрели они не друг на друга, как можно было ожидать, а мимо, благо стен, в которые мог уткнуться их взор, было для каждого три. Но показалось воробью, что они и стен перед собой не замечают, а смотрят сквозь них напряженно и сосредоточенно, словно просверлить пытаются взглядом. Он не понял: то ли из-за пузырьков, выскакивавших из-под воды, то ли сами по себе, но все трое мелко дрожали, как от озноба. Может, и правда замерзли? Хотя от воды заметно поднималось тепло. Но кто этих людей знает – может, для них это и не тепло вовсе? Странные они.
Вдруг мужчина повернул лицо к воробью, и они встретились взглядами. Нет, это воробей разглядел его взгляд, а мужчина смотрел сквозь и мимо. Но все равно воробьишку будто смело с бортика. Он еле успел расправить крылья и спланировать на пол, а то бы к позору своему птичьему покалечился при падении. Не желая дальше испытывать и так щедрую к нему сегодня судьбу, воробей поспешно протиснулся через щель обратно на сухой пол, взлетел и, благодарно чирикнув, выпорхнул из человеческого жилища. Свобода – чик, свобода – рик, свобода чик-чирик… Только холодно почему-то.
