–
Прогулюрка! Прогулюрка!
Маленький Саша бегал вокруг детской площадки и повторял одно и то же слово, которое ему показалось забавным.
–
Внучок, а ты слышала о том, что на Святочной неделе нельзя коверкать слова? Да и вообще нельзя это делать. Слова они своим смыслом наделены, а если ты новое слово создаешь и в воздух пускаешь без смысла – то и создается нечто несусветное, вот расскажу тебе одну историю из своего детства. Ну-ка сядь, Сашка!
…
Случилось это в начале 44 года, мне тогда было очень мало лет. Меньше, чем тебе сейчас. Но я уже помнила себя. Приходилось помогать маме по хозяйству – отец с войны так и не вернулся, а у меня еще и братик меньший.
Соседи нам тоже кое-как помогали, но у всех было тяжко – народ еще от Голодомора не оправился, а тут прям давят со всех сторон: Москва лучших мужей и сыновей забирала, тогда как раз наше село, Грузское, занял полк немецкий на танках. Им бедным холодно, у нас чай морозы-то тогда лютые еще были, не то что сейчас. А мальчики все молодые, но не из этих, гитлерюгента, а простые немецкие парни. Они нас особо не трогали, а вот начальник, герр Киргхофф, мы его Гером-Рылопопом называли – уж больно он походил на то самое место. И с ним еще было несколько важных, в плащах и с нашивками всякими. Вот те были просто сволочами.
Все унтерменьшами называли, да девок, что постарше да повиднее, брали себе в походные жены. Насиловали, то бишь. А еще приговаривали с акцентом, что девки-то гордыми должны быть – несут в чреве цвет арийской нации и будущих солдат Рейха.
Была одна молодуха, Фрося, так она с горя утопилась после того, как ее обесчестили. И говорят, мол, она русалкой стала, да все бы утаскивала до нынешних времен молодцев светловолосых, если бы пруд не пересох. Многие тогда гибли. Дело было привычным.
Стояли холода и Грузское готовилось к самой безрадостной Святочной неделе. Мама меня из дома не выпускала. Но с подругами, хоть и страшно было, а выбрались из домов, чтоб погадать.
Спрятались в бане, одна стояла тогда в селе, сибиряк приезжий построил. Сейчас от нее только остов и стоит. Над ним, сибиряком, все село смеялось, мол, привез Сибирь с собой. Он как ушел на войну, никто ею не пользовался почти, так жена его пару раз в месяц топила, чтоб не захолола. Лидка где-то читала, что лучшее место для гаданий – это баня. Вот мы влезли в нее, а малого пришлось мне с собой взять, иначе бы разбудил всю семью.
Сели вокруг зеркала, а в окошко луна светила. Страшно, аж коленки тряслись, да еще и сыро жутко, но хоть не холодно: жена сибиряка как раз давеча топила для фашистов. Всюду валялись бутылки из-под горилки ихней. Я принесла с собой большущий огарок свечи и поставила его на пол. Спички взяли в сенях. Я чиркнула одной и в этот момент вся баня словно стала состоять из острых углов: резкие тени затанцевали на полках и печной трубе, а в углах как будто сидели сгустки темноты. Они казались живыми и очень-очень злыми. Наконец, трясущимися руками я поднесла спичку к фитилю и подожгла его. Тьма отступила, но мы словно оказались в шаре света посреди бездонного океана Ничто. Чтобы как-то отвлечься, я стала думать о том, какой подарок порошу у Миколая, а девки начали шепотом болтать:
–
А круг рисовать будем?
–
А зачем?
–
Как зачем, чтоб панночка не забрала?
–
Какая панночка?
–
Так которую Хома отпевал!
–
Тю, так а это при чем тут, мы Миколайчика вызывать будем!
–
А почему не Андрея? Ему же гадают вроде.
–
Потому что я нашла вызов Миколая!
–
Все равно я нарисую круг, а то вдруг панночка прилетит.
Зинаида нарисовала круг, хоть он больше походил на многоугольник, а Лидка, как самая опытная в колдовстве, достала какой-то маленький и грязный листочек, на котором карандашом были нацарапаны каракули.
–
Это я списала у бабки своей, она говорила – призывать нужно добрых сущностей, а не чертей всяких, они душу заберут и в пекло утащат, даже у непорочных, потому что призыв – это уже злобное дело.
