Почему бы ей не оставить меня в покое? Ломится так, словно бьется в предсмертных конвульсиях. Дверь трясется, того и гляди прогнется, а потом образуется дыра с рваными краями, как пасть фантастического чудовища, выбравшегося из преисподней, чтобы поглотить беспомощную жертву. Вот бы фантазия оказалась правдой.
– Мира, сейчас же открой! – хорошо поставленным голосом учительницы русского языка и литературы произнесла Арина, перестав, наконец, тарабанить. – Имей в виду, я вызову слесарей и все равно проникну к тебе. Да отстаньте вы! Подруга у меня там. И она в беде! – сказала она кому-то невидимому. Оставалось надеяться, что не пустила в ход кулаки.
Слезы невольно прекратили течь. Такие два явления, как истерика и сосредоточенность, во мне не уживались вместе. Если уж я истерила, то делала это самозабвенно, как выражалась моя мама, вовлекая в процесс всех близких. Что уж там, любила я себя хоть на время делать центром внимания, когда вокруг все бегают, утирают мне слезы, успокаивают, говорят ласковые слова… И неважно, что истерика этим только подпитывается и растет, как тесто на дрожжах, мое эго в такие моменты поет арии. Я бы и сейчас не обратила внимания на Аринкины пространные монологи о бренности бытия и самообладании, если бы не усилившийся гул за дверью. Как понимаю, собралось там не меньше половины подъезда. А это значит, что кто-то самый разумный сейчас вызовет неотложку и полицию. Врачей я бы еще потерпела – может укольчик вколют успокаивающий, после которого я вырублюсь, как младенец. Но с представителями властей мне шутить не хотелось. Поэтому, собрав остатки воли в кулак, я поплелась открывать дверь.
– Вот видите! Плохо ей. Говорила же… – Арина указала на меня рукой, как адвокат на подзащитного, и повернулась к толпе любопытных.
Тут я представила, как, должно быть, выгляжу и поняла, почему на лицах моих соседей, многих из которых я знала с детства, застыло такое скорбно-удивленное выражение.
– Спектакль окончен, – прогнусавила я в слабой попытке улыбнуться и втянула Арину в коридор. – Чего приперлась? – спросила я, аккуратно прикрывая дверь и создавая тем самым видимость, что буря миновала.
– А ты разве не на это рассчитывала, когда позвонила мне, прорыдала в трубку, что твоя жизнь кончена и отключилась?!
Арина бросила сумку на пуфик и без приглашения потопала в комнату, продолжая возмущаться на тему, куда только девается человеческая благодарность. Она, де, несется с другого конца города на выручку лучшей подруге, а та держит ее перед дверью и позорит перед соседями.
Плакать мне перехотелось, да и слез, наверное, больше не осталось. Мокрым делом я занималась с семи утра, когда позвонил Костя и сказал, что улетает в Турцию. На вопрос, с кем, он без кокетства признался, что встретил девушку, полюбил ее, и они едут вместе отдыхать, чтобы получше узнать друг друга. В тот момент я прокляла такое понятие, как правдолюбие. Кому оно только нужно? Насколько было бы легче мне, наври в тот момент Костя, что едет по делам, пусть и на целый месяц. Постепенно бы я, конечно, сообразила, что к чему, сопоставив факты, но осознание пришло бы не сразу и дозировалось бы маленькими порциями.
Я, пошатываясь, вошла в кухню, где уже с важным и все еще оскорбленным видом восседала Арина, облокотившись на стол и подперев рукой голову. Как на автомате взяла чайник и наполнила его водой. Несколько секунд смотрела на засветившийся голубым индикатор. Как Костя любил, когда я его пою чаем.
– Садись уже, горе ты мое луковое, – тронула меня Арина за локоть.
Лучше бы она продолжала дуться, чем смотреть на меня сочувственно с затаившимся в глубине глаз пониманием. Слезы снова навернулись на глаза и принялись обильно смачивать щеки. На этот раз я плакала молча, как-то по инерции.
– На-ка, выпей, – протянула мне Арина рюмку с терпко пахнущей жидкостью. – Пора успокаиваться.
Я послушно заглотила валерьянку.
– Гадость, – выдохнула, обжигаясь горячим чаем.
– Надо было налить тебе коньяку, но сейчас уже поздно. Ладно, рассказывай, что за горе с тобой приключилось, – велела она, усаживаясь напротив меня и дуя на чай.
– Меня бросил Костя, – решила не увиливать я, хоть и больно было об этом говорить.
– Бросил? Как это? Ничего же не предвещало… Ты же только вчера хвалилась, что в выходные едете к нему на дачу – знакомиться с родителями.
Правда что ли? Это было вчера? Сейчас мне казалось, что в прошлой жизни. А ведь верно – вчера утром я была уверенна, что любима до гроба, что мне повезло, как никому в этой жизни. Но ведь не вчера же он познакомился с той, другой? Даже самый легкомысленный в мире человек не способен так быстро принимать судьбоносные решения. А Костю я считала обстоятельным, вдумчивым и серьезным человеком. Когда же у него это все началось, и почему я ничего не почувствовала? Не потому ли, что собственный эгоцентризм поставила во главу всему? Да и он только тем и занимался, что потакал всем моим желаниям. Пока ему все не надоело…
– Вот так, бросил. Позвонил и сообщил об этом.
– А ты? Ничего не понимаю…
Арина выглядела ошеломленной. Ну хоть в этом я превзошла себя – получилось удивить подругу, которая все и всегда знала лучше всех.
– А я позвонила тебе.
– Так, так… Позвонила ты мне около семи. А сейчас уже, – она посмотрела на часы, – почти десять. Значит, рыдаешь ты уже без малого три часа. Вот и ладненько, – потерла она руки.
– В каком смысле? – настала моя очередь удивляться.
– А то, что три часа слез еще можно отнести к оздоровительным процедурам. А вот большее их количество плохо сказываются на сердечной деятельности. Поэтому, со слезами завязываем.
Стоило только ей это сказать, как эти паразиты снова брызнули из моих глаз.
– Стоп, я сказала! – хлопнула она ладонью по столу. – Хорош ныть и жалеть себя.
– Легко тебе говорить, – всхлипнула я, но больше по инерции, чувствуя, что жду продолжения ее пламенной речи.
– Будем думать, где ты сможешь пройти реабилитацию и излечиться от этого козла.
Надо отдать Арине должное. Костю она считала идеальным во всех отношениях мужчиной. Восхищалась им и не раз говорила, как мне повезло. Знай я ее хуже, не с самого детства, решила бы, что она в него тайно влюблена. Но любила Арина не таких мужчин и не так. Ее любовь всегда носила характер самопожертвования – выбирала недостойных ее отморозков, отдавала им всю себя, а потом убивалась не меньше полугода с момента расставания. В Кости она на самом деле разглядела что-то идеальное, не свойственное мужскому полу. И как выяснилось, в нем этого не было. Впрочем, не стоит делать поспешные выводы. Кто больше виноват в сложившейся ситуации, мне еще только предстоит выяснить, путем длительных размышлений. А вот Арина сразу встала на мою сторону, записав Костю в разряд рогатых и копытных.
