Пропавшие Герои, или Воин и Дева
1
Он не помнил своего имени и забыл, кто он. Он нашел себя у высоких дубовых врат, что затеряны были в роще, заросшей дубами с серебряными сияющими листьями. Он не нашел странным это и то, что рана, долгая и глубокая, на его широкой и бледной сильной груди затягивалась на глазах. На нем было только подобие штанов, в руках он держал меч – имя которого он тоже позабыл, сталь его багровела засохшей кровью. Хмур и суров был Воин, и внутри нечто горькое мучило его, чего он не мог ни распознать, ни вспомнить.
Он знал – ответ за вратами, дубовыми, толстыми. Когда он стучал, раскаты грома оглушали его. Открылись врата, и увидел Воин пред собой пышный Чертог на высоком холме. Деревом древним темным и золотом ярким сработан был дом. Высок и велик до облаков утренних, но выше него все же дерево было, что ветки свои над кровлей раскинуло дивно. Листья его трепетали.
Двинулся Воин к Чертогу. Вокруг река разливалась синяя, в ней рыба серебро-чешуя блестела; густые леса он увидел, а в небе издалека черная туча к Чертогу ползла. Веяло от нее сыростью и злобой. И показалось Воину, что она живая, что когда доберется она до Чертога, то случится что-то плохое. Он вошел внутрь в одну из сотен дверей. Пахло деревом, огнем и домашним теплом. Он не помнил, как пах его дом, но ему подумалось, что запах должен быть именно таким.
Он увидел тысячи тысяч воинов внутри просторной гордой залы в освещении тысячи тысяч мечей, что громоздились под высокой кровлей Чертога в подобии диковинной светильни. И не было странным для него то, что свет исходил от каждого меча, но странно знакомым и родным показался ему Старец, восседавший на грубом деревянном троне, похожем на лодку, в центре залы. Седобородый и одноглазый, он смотрел в самое нутро Воина и, казалось, видел всего его изнутри так, будто разложил его по столу, как кишки козла, и читает по ним его же судьбу.
Почудилось Воину, что не может он двинуться под этим грозным взглядом. Затрубил рог, и воины поднялись, над столами нависли. Светильня с мечами вниз опустилась, воины взяли мечи и принялись друг с другом в сраженье вступать. Каждый сам за себя, и в смятение ужасное пришла вся зала.
– Мой меч твоей жаждет крови! – кричали они. – Славная нас ожидает пирушка!
Звоном мечей, криками, стонами и запахом крови наполнялся воздух. Тысячи тысяч рубили друг друга. Летели головы, руки, ноги, падали тела и мечи на пол.
И только когда над ухом Воина запел меч другого воина, тогда он очнулся – отбил оружие врага, не думая, опустил меч на его плечо и отнял руку от тела его. Не ожидал от себя он того и будто в извинении изумленно изрек:
– Зачем мы сражаемся?
Павший кричал вдохновенно:
– Нас готовят для битвы с Волком. То Великое и последнее будет сраженье, уж скоро и туча над нами нависнет… – и не успел он договорить, как еще один воин перебил его не словом, но мечом. И хотел Воин еще что-то сказать, но не успел, ибо и ему снесли голову, и закатилась она под стол.
Тысячи тысяч мечей лучились закатным вечерним светом. Отчего-то пахло солью океана. Битва закончилась. Воин открыл глаза и почувствовал себя рыбой в красной воде. То был не пол Чертога, но глубокое озеро крови. Его голова и тело встретились в этом потоке, срослись так же, как и срастались тысячи тысяч других тел, а озеро мельчало – кровь обратно в жилы возвращалась. Меча Воин не нашел и понял, что тот теперь под кровлей с остальными.
Качался трон Старца на воде, как лодка. Встал Старец и возгласил:
– Честь Герою! – и указал пальцем на громадного Берсерка – то был победитель, оставшийся последним. На острове из тел, что возвышался над красными водами, стоял он надменно, злые красные глаза его торжествовали. И каждый, кто оживал, подхватывал: «Честь Герою!» Кровавые воды уходили, остров равнялся с полом, герои поднимались и нисколько не сердились друг на друга, тщились доказать, что будет и их день, что и они будут стоять на высоте и взирать гордо. Старец же куда-то уходил, и говорили, что он собирает души павших воинов и оставляет их у врат. Все боялись и чтили Старца.
Ночью герои пировали, пили мед, насыщались мясом, всматривались в мечи наверху, как в звезды, воздавали почести Берсерку – победителю – и одновременно завидовали ему. Сам Старец на ночном пиру пил в честь него, а после за героем приходила самая дивная женщина – ее желали все – и уводила в дальнюю часть Чертога чрез темный коридор, где в потаенной палате ублажала его всю ночь. Только победителю доставалась сия награда.
Воин же пил вместе со всеми, но не понимал, отчего они все здесь, отчего таков порядок. Битва утром и пир вечером. Отчего нельзя не убивать друг друга, а просто упражняться в силе до того момента, пока Волк не явится к Чертогу? Тут он вспоминал ту злую Тучу, и казалось ему, что именно он как-то связан с нею, его охватывала тревога и какое-то неотвратимое мучение. Он должен быть готов! К чему? Тогда он принимался спрашивать каждого об этом Чертоге, Туче, Волке, но каждый либо еле ворочал языком от лиха меда, либо кричал нечто несвязное и пел песни, или же и вовсе не мог говорить.
Тогда Воин обратил взор на Старца, к тому, кто знал ответы. Но вид его и величие вселили в грудь Воина страх и смятение небывалые. Подумав, он решил идти к Берсерку, только тот был чист головой, ибо меду пил умеренно и ожидал женщину. Воин пробрался к нему через крики, песни и сотрясания медовых рогов, да только хотел было рот раскрыть, как к победителю подошла дева, взяла его за руку и повела в потаенную палату. Воин пошел за ними и хотел окликнуть их да дружески остановить, но огонь прожег все его тело, он стал безмолвен и недвижим и почувствовал на себе грозный взгляд Старца. И каждый, кто желал схватить деву или остановить уходящих, тот подвергался мучениям и был недвижим несколько часов – таково правило, только победитель мог касаться девы.
А Берсерк и дева удалялись. Но она, будто почуяв что-то, замерла и обернулась. И увидел Воин ее лицо, а она, словно так и нужно было, посмотрела только на него, их глаза встретились и… такой злобой одарили друг друга. Преисполнился он ненавистью к этой женщине. Он видел ее в первый раз, но, неизвестно почему, она стала ему так неприятна и ненавистна, что он тотчас пожелал зарубить ее. В ее же глазах сверкала злоба и обида, с презрением она глянула на него и пошла прочь, быстро уводя за собой победителя в сокрытую палату Чертога.
Воин так и стоял недвижим и не понимал, отчего она так неприятна ему, отчего вызвала в нем ненависть великую, ведь видел он ее впервые и сама она была хороша собой. Маленького роста, смуглая янтарная кожа – дикая прелесть, глаза – черное золото, черные долгие, как ночь, волосы, черное платье, как кожа, на пухлых упругих грудях, плоском животе и на миниатюрных, но истинно женских бедрах. Изогнутых, как волны. Каждый воин желал ее. Каждый хотел трогать ее тело, сжимать ее груди, целовать черные, как изюм, сосцы, брать ее – поэтому каждый, кто дерзнул нарушить правило, мучился в неподвижности, желании и в огненной боли. И только одному Воину была она ненавистна, и он даже не знал почему.
