Читал, как всегда – пока глаза не начали слипаться. Отложил книгу, выключил свет. Сна нет. Стал считать про себя, быстро дошёл до суммы зарплаты, расстроился, дальнейший счёт показался бесперспективным.
Решил считать слонов, но никак не мог представить их в натуральном виде, а всё как будто – карамельки на палочках. Досчитал до восемнадцати – от сладкого захотелось пить. Сходил на кухню, попил воды из-под крана. Покурил.
Решил считать, сколько раз перевернусь на кровати с боку на бок. Думая при этом умные мысли умных людей – вон сколько ихних книжек перечитал за всю жизнь! Перевернулся восемнадцать раз. Все они ослы! Начал было считать ослов – захотелось пить. Покурил.
Решил думать свою собственную умную мысль. Я тоже осёл.
Помечтать. О будущем – как буду молодым, красивым и… что там ещё? О прошлом – сесть к компьютеру и записать какое-нибудь воспоминание. Как мечту. Да вот сел в прошлый раз – и поцарапал себя. Глубоко копнул. Хорошо ещё, что никто не видел. Надо подождать, пока заживёт. Мечтать о прошлом надо проще – кусочками жизни на экране. Как телевизор. Телевизор свои внутренности не кажет, что там у него: лампы, провода. В проводах ток. Бежит от минуса к плюсу, или наоборот. Кусочки минусов тащит к плюсу, один за одним, пока количество этих минусов… Стоп! Гегель – осёл! А ведь почти заснул! Захотелось пить. Покурил.
Что там было? Ток бежит… У нас во дворе всегда бегал дядя Лёша, пока остальные играли в домино. Дядя Лёша не любил играть, он любил свободу. Потому что у него не было денег, а за свободу ему наливали. У забора стояли четыре липы, сочащиеся воробьями, под липами стол на двух врытых в землю ногах, по обе стороны стола – лавочки. На лавочках сидели мужики, стучали по столу, крича: «Рыба!» и наливали. Пока я рос, стол от этой «Рыбы» становился всё меньше, уходя ногами в землю. На заборе было написано: «Серёжа + Таня». Серёжа – не я, а другой Серёжа, старше и нравился девочкам. От Тани помню лишь глаза, большие и серые. Глаза – зеркало души. Интересно, зачем душе зеркало – губки подкрашивать?
Что-то меня второй раз заносит: глаза, губки. Может, жениться, пока не помер? На старой и богатой. На старой – потому что молодая не пойдёт, на богатой – потому что в стране оптимизация, и скоро я останусь без работы. А умные люди говорят – начинать надо с себя.
Захотелось пить. Покурил… О чём это я? Надо себя оптимизировать и эмигрировать в Европу. А у меня и загранпаспорта-то нет. И не было. И не будет, наверное.
А вот на Дальнем Востоке будут давать желающим по гектару земли. Я не могу забыть Дальний Восток… И Камчатку… С другой стороны, много ль таких, как я, на гектаре уложится? Тыщь пятьдесят… Сколько нужно человеку: один-на-два метра, гектар, или весь шар земной? «Шар земной», – скажут. И вот он не знает, о чём печалится былинка ничтожная, зато у него шар в руках. У всех – по шару.
Идёт он себе с земным шаром, важный весь, и – хлоп об асфальт! Шар-то в кусты укатился – не сыщешь, и шишку набил! Ладно, подумаешь, делов-то, добра того хватает. Когда во дворе играли в футбол, я никогда не стоял на воротах – не хотел. Как дядя Лёша не играл в домино. А нападающим меня не ставили, потому что – самый младший. К тому же всем хочется быть нападающими. Однажды, уже взрослым дядей переночевав по воле провидения под незнакомым кустом, я утром с удивлением рассматривал предмет, на коем неожиданно комфортно покоилась многогрешная моя голова. Это был старый футбольный мяч, навсегда кем-то потерянный. Полуспущенный, ободранный, с налипшими волосьями травы. 0: 0.
– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —
Ноябрь. Тепло, но в воздухе столько влаги, что глубоко вздохнуть можно лишь жабрами. Вокруг луга с мёртвой травой, которой уже не нужна вода. Горизонт размыт.
На лугу чернеет грязная дорога, извилисто спускающаяся к реке. По дороге движется телега, в ней старик Михей и большие пустые бидоны из-под молока, свинцово поблёскивающие из соломы. Пахнет солёными рыжиками.
Телегу тащит лошадь невразумительной масти. Погода благоволит меланхолии, лошадь думает о бесконечном: «Я всегда – лошадь. И телегу сменяют сани. Бывает ли что-нибудь, кроме „всегда“?»
Когда лошадь слишком глубоко задумывается, телега вылезает из колеи и бидоны начинают глухо стукаться друг о друга, а воздух, как болото, со чмоканьем всасывает этот стук. Перед самым мостом старик Михей хлестнул лошадь кнутом – пряников он не держал. Зато рыжики были, чуть сквашенные, с пятикопеечную монету – один к одному. И четверть самогона. Всё это было предназначено для выгодного натурального обмена, но сделка не состоялась, и старик потихоньку использовал продукт для противостояния мокрой осенней грусти. Самогон он отхлёбывал прямо из бутыли, а грибы доставал из липовой долблёной колоды большой деревянной ложкой, обкусанной с одной стороны.
Старик Михей тоже думает о бесконечном: «Как может быть так, чтобы что-то кончилось? Вот мир: даже за самой дальней звёздочкой что-то должно быть? Ну, стена там, али пропасть, но ведь не просто – ничего?» – старик Михей сегодня отчего-то очень не хотел умирать – «Вот лошадь – она же не думает о смерти, значит, нет для неё конца! Выходит, я сам же и виноват… в том, что я не лошадь!?»
Переехав через речку по шаткому мосту, телега медленно поднималась по пологому склону. На этой стороне травы почти не было: её съели и вытоптали коровы, до самых заморозков пасущиеся на лугах вокруг деревни. У самого первого дома рядом с дорогой в луже лежала свинья.
«Вот – свинья», – подумала лошадь, – «лежит в грязи, никого не возит, и никто её не бьёт!»
Старик Михей закусил рыжиками. «Жрёт!» – позавидовала свинья, и изо рта у неё потекли слюни. Бидоны в телеге недовольно застучали. «Вот зараза!» – подумал старик, взялся за кнут и… почувствовал во рту железные удила и хомут на шее. От долгого подъёма в гору он запыхался, хотелось напиться воды и – в тёплое стойло. «Что же, я теперь вечно, что ли, лошадью буду?» – подумал он. Лошадь стояла в луже и с удивлением разглядывала себя: «Какая же я свинья… Голодная…» А свинья сидела в телеге и морщилась: «Ну и гадость же эти солёные рыжики!»
– — – — – — – — – — – — – — – — —
Выделено человеку малое количество радостей. Кусочками. И пользуйся себе помаленьку, недоверчиво оглядываясь по сторонам, чтоб не оттяпали злодеи. А вот так и тянет поделиться. Или того хуже – сотворить из кусочков некий бутерброд. «Пойдём со мною на ночь на рыбалку?»
Вообще, в присутствии женщин даже разговоры о рыбалке обычно считаются неприличными. Там антисанитария, погода, некрасивая одежда, неправильное питание, а то и алкоголь. Наиболее приемлемый вариант – прогулка по цветущему лугу, каковая способствует накоплению здоровья, стройности и хорошего настроения. Но, положим, вы добились своего.
