Это слышится не иначе как отзвук эхо,
Раздаётся над миром, как сдавленный птичий крик.
Мне не пишется. Мне не хватает ни сил, ни смеха,
Чтобы всё это просто стереть в предрассветный миг.
Поменялась, схуднула и вытянулась в лице я,
Зарастила все раны и выбросила бинты.
Но когда слово «выжила» – больше не панацея,
Непонятно, зачем тебе есть и зачем есть ты.
Не понятно куда тебя, бедное божье чадо,
Ледяные осколки в алмазную пыль дробя,
Почему это мир уничтожил, не дав пощады,
И размазал по полу безжизненную тебя?
Твои громкие крики и стуки никто не слышал,
Твоим фразам не верят, ведь кто-то всегда белей.
А пока твоё сердце в углу доедают мыши,
Остальное продав на вокзале за сто рублей.
Она берет трубку:
«Я мигом.
Всё остаётся в силе» —
Куртку накидывает на плечи, —
«Читаю книгу,
Мою подругу чуть не убили,
Прекрасный вечер».
– Здесь, – говорит, – у горечи и у смерти был выбор тяжек.
Пёс с ним, ведь пал этот выбор не на меня же.
Не на меня же.
Я же живая,
Сижу в тепле и покое,
Пью чай с лимоном,
И как же мне хорошо.
Я же не знаю,
Что в мире сейчас такое,
По телефону
Не высказать. Просто шок.
Впору купить себе нож и электрошок.
*
Я ничего не знаю, про истекающих кровью, едва живых.
Всё это сказки – наигранная херня.
Вся наша жизнь – недописанный белый стих,
Лишь бы не про меня,
Не в меня,
С меня.
Хватит с меня, я устала, мне портят праздник,
Мама, я в домике. Что вы, какой допрос?
То, что кому-то смертельно, подобно казни,
То для меня, очевидно, говно-вопрос.
Главное прятать лицо, не подать бы вида,
Чтоб избежать этих долгих и скучных сцен.
То, что кому-то причина для суицида —
Просто комедия в жанре БДСМ.
Пёс с ней, с подругой, продам её за гроши,
Где-то на дальней полке в сети Ашан.
Можно ведь скинуть отходы моей души
Своим любимым приятелям-алкашам.
Есть у меня социалка, еда, квартира,
Пара очков из малинового стекла.
Я получила страшный урок от мира,
Но ничего оттуда не извлекла.
А потом было тихо – никто уже не кричал.
Только злое, чужое дыхание палача.
Ледяное безумие, вязкое точно ил.
Никакого рассвета – он так и не наступил.
Никакого заката – пятнадцать часов в аду.
Если это расплата, я спрячусь и не приду.
Ничего не скажу, притворюсь, что меня здесь нет.
Если всё же допросят, скажу им полнейший бред.
Ну подумаешь, жертва дрожит и едва жива,
Разве этим должна быть заполнена голова?
Я оставлю её позади, как ненужный хлам.
Мне испортили праздник. Я в домике, слышишь, мам?
Да и чёрт с ней, она ведь давно уже далеко,
Мне, убив её, было так весело и легко.
Только я не учла, что в любом из прожитых дней,
И деревья, и стены, и город – всё дышит ей.
Я не утратила силы и веру в мир,
Даже размазанная по полу,
Испепелённая,
Сто раз осмотренная и допрошенная,
Двое суток не евшая и не спавшая,
Чуть ли не полувыпавшая от боли,
Едва живая.
Даже тогда я сражалась за право жить
И иметь возможность дышать, создавать прекрасное,
Закрывать ужасное, запредельное зло в ледяную клетку.
Говорить о себе, как о мире, о подсудимом – как о войне,
В слезах и немой истерике.
Я не сломалась даже на утро,
Пятнадцать часов проведшая в отделении
С крысой в клетке и хладным воздухом,
