Мягкие руки легли мне на плечи, и хриплый женский голос, пахнущий сигаретами и ромом, прошептал:
– Пойдем танцевать. Ты же хочешь, я вижу… – Нет, спасибо, – отозвался я, с изумлением наблюдая за тем, как в душе поднимается отвращение. Ведь Аня – женщина красивая, умная, и за версту видно, что я ей нравлюсь.
– Ну и дурак! – фыркнула она и, проведя по моей шее коготками, направилась в обход стола.
Я вздохнул и пососал из соломинки, надеясь выдавить изо льда в стакане хоть немного арбузной мякоти: шейки в дорогом ресторане «Облико морале», где мы сидели, делали куда хуже и водянистее, чем у нас на Пратамнаке, зато стоили они в четыре раза дороже.
Друг мой, ради дня рождения которого я сюда приперся, успел надраться и выплясывал подгруппу «Тату» в компании пары красных, точно креветки, туристок из Питера. Музыка орала, гоготали пьяные американцы за соседним столом, воняло потом, паленым виски и дешевыми духами.
Мне в такой обстановке было не то чтобы весело, в последние годы я утратил вкус к развлечениям подобного рода.
Нельзя сказать, что я и раньше пил много, теперь же совершенно не испытывал влечения к алкоголю. Да и вообще желания мои выглядели куда более спокойными и, если можно так выразиться, «прозрачными», чем до поездки на север Таиланда.
Из второго путешествия туда я вернулся чуть меньше года назад.
Аня, облаченная сегодня в красное короткое платье, обняла за мускулистые плечи Виталика, нашего дайвера, зашептала что-то ему на ухо, мстительно поглядывая на меня. Потом они дружно заржали и уже вдвоем уставились в мою сторону: он – насмешливо, она – с вызовом.
Я отсалютовал им нагревшимся стаканом и подумал, не заказать ли новый шейк.
Насмешка, один намек на которую некогда заставлял меня дергаться, теперь не трогала вовсе – нет, я ее замечал, регистрировал, но не испытывал по этому поводу никаких эмоций.
Аня распрямилась, вызывающе тряхнула рыжей гривой.
– Ты чо сидишь, братан?! – воскликнул наклонившийся в мою сторону Виталик. – Задремал?!
И в этот момент рядом с нашим столом появился невысокий, крепкий таец в вызывающе оранжевой майке и джинсах, «украшенный» копной сальных волос, почти целиком закрывавших его лицо.
Заметив этого типа, я испытал вялое удивление – и как только охрана пустила?
– Привет, чуваки! – воскликнул он по-английски, сочно рыгнул, пошатнулся и ухватился за спинку стула.
– Ты кто такой? – недовольно спросил Виталик на том же языке.
– Ваш друг! – воскликнул таец и игриво хлопнул по лысине здоровяка Толика, имевшего бизнес из нескольких кафе в Наклыа.
– Э! – недовольно проворчал тот, начиная подниматься. – Оборзел?
На английском Толик мог изобразить разве что пару ругательств и хрестоматийное «Май нейм из Вася».
Лицо Виталика перекосило от злости, я же не испытал ни раздражения, ни гнева. Спокойно отметил лишь, что голос тайца в джинсах я где-то слышал, и вроде бы не так давно, но, кажется, не в Паттайе.
Толик воздвигся над чужаком, как Годзилла над обреченным небоскребом, и, не тратя времени на слова, ударил. Откровенно пьяного тайца в этот момент качнуло впереди вниз, так что вышло нечто вроде поклона, и тяжелый кулак хозяина кафе прошел мимо цели.
Могучий замах повлек Толика дальше, и он тяжело, с матюками, кувырнулся через стул.
– Ну все, ты попал! – заявил Виталик, вскакивая.
Я был рад его появлению, но и испытывал cмущение, что вижу монаха в такой виде.
Таец в этот момент распрямился, тряхнул головой, словно пародируя жест Ани, и я увидел его лицо!
Изумление шарахнуло меня подобно разряду тока.
Это был брат Пон, неправильный монах, мой наставник из вата Тхам Пу!
Но в таком виде, в каком я не мог представить его и в кошмарном сне: антаравасаки нет, голова не обрита, вместо сумки для подношений – наряд завсегдатая ночных клубов Паттайи, да и замашки под стать одежде!
– Стоп! Я разберусь! – поспешно сказал я. – Удержи Толика!
Наш большой друг поднимался, раздраженно пыхтя и сотрясая воздух ругательствами. Со стороны танцпола спешил качавшийся от выпитого именинник, в кильватере у него держались «креветки» из Питера, американцы от соседнего столика таращили глаза.
Чудно только, что никто из персонала не обратил на инцидент внимания.
Но размышлять над этой странностью я не мог в силу нехватки времени.
– Пойдем, – сказал я, аккуратно беря брата Пона за предплечье. – На воздух. Подышим немного.
Я был очень рад его появлению, но одновременно испытывал смущение, что вижу монаха в таком виде.
От души чуть отлегло, когда брат Пон подмигнул.
Нет, не может быть, чтобы он пил на самом деле, притворяется – лицедей из него изумительный, я это отлично знаю.
– Ща я ему врежу! – завопил Толик, но я уже не слушал.
Мы с братом Поном шагали между столами, причем двигался он ловко и уверенно, без пьяной расхлябанности, но при этом не забывал икать, глупо таращить глаза и выкрикивать «Хей-хоп!».
От смеха я удерживался с большим трудом.
Выход я выбрал не главный, и поэтому мы очутились не на шумной, залитой ярким светом и забитой людьми Уолкинг-стрит, а в погруженном во тьму, узком и довольно вонючем переулке.
Но внутри у меня в этот момент пели птицы и разносилось благоухание цветов.
– Брат Пон? – спросил я дрожавшим от волнения голосом. – Вы? Как? Откуда? Почему так странно выглядите?
На шее у монаха болталась золотая цепь, а джинсы были все в молниях и клепках.
– А ты как выглядишь? – отозвался он со знакомым смешком. – Осознай-ка! Забрался в кабак, битком набитый пьяными фарангами и продажными женщинами, и для чего? Ладно бы хоть получал от этого удовольствие, искренне отдавался порокам!
Щеки мои залило горячим, уши запылали:
– Но я…
Наверняка сказал бы какую-нибудь глупость, попытался бы оправдаться, но брат Пон перебил меня:
– Я выгляжу так, как мне нужно в данный момент. А сейчас я явился к тебе, пришел из благословенного мрака. Ведь я обещал, что найду тебя, что мы с тобой встретимся?
– Обещал, – я вспомнил наш последний разговор в заброшенном маленьком вате, крохотном, но уютном Тхам Пу. – Только вот сейчас не самое подходящее время…
– Что? – брат Пон вытаращил глаза так, словно с ним человеческим голосом заговорила жаба. – Неподходящего времени и места не бывает, есть только один момент, когда ты в силах что-то делать, что-то изменить и в конечном итоге обрести свободу. Называется он – сейчас.
