Голова слетела с плеч и в тонкой сеточке брызг подкатилась к ступенькам помоста, застеленного толстой ворсистой тканью. В тот момент, когда окровавленный лоб коснулся ткани, на еще живом лице расцвела счастливая и нежная улыбка. Дрогнули уголки губ, и улыбка, замерев, осталась навсегда. Разнесся ритуальный возглас, исполненный высоким женским голосом:
– Он нашел! Будь славен путь Ищущих Его и освобождения!
Многоустый Акил, тот, кто шествует рядом с пророком, предводитель славных сардонаров, поднял взор к священной тверди небес и радостно вскинул руки.
В этот восход начался праздник Священного червя, или Гареггойо, и день обещал стать насыщенным зрелищами, красочными и кровавыми обрядами и жертвенными песнопениями у столпа Символа веры. По случаю наступления празднества Акил с самого утра находился в прекрасном расположении духа и смеялся, запрокидывая голову, показывая тесно посаженные белые зубы. А чего бы ему не смеяться? Ведь Он явно благоволит тем, кто на протяжении сотен и сотен лет был верен и непоколебим. Ибо как иначе можно объяснить, что те, кто давно считался мелкой, ничего не значащей сектой, как возглашали эти погрязшие в ереси и высокомерии святоши, «вошью на теле мира и Храма», ныне встали практически вровень с ними. И Акил был совершенно уверен, что это вровень только пока…
Впрочем, сейчас было время не рассуждать, а праздновать. Акил опустил руки и повернул голову. Перед ним стоял молоденький воин в узких кожаных штанах, шнурованных на щиколотках и левом бедре, и с приятной улыбкой пропускал острейшее лезвие через собственную руку Проверив таким образом клинок на собственной плоти, он легко и умело подхватил отрубленную голову на кончик сабли и бросил ее в котел, из которого, словно танцующие завороженные змеи, тянулись, извиваясь и распадаясь на кольца, несколько струек металлически поблескивающего дыма. Акил неспешно выговорил:
– Ну, Илам, каков он, мир без боли?
Юноша, рассматривающий свою изуродованную ритуальным проколом руку, тонкую, мускулистую, с по-детски гладкой и нежной кожей, ответил со смешком:
– Как всегда, мудрый Акил, светел, как имя Леннара, жаждущего Избавления!
При упоминании этого имени Акил оскалил зубы и, чуть привстав на своем месте, заговорил нараспев и с тем отстраненным выражением, что безошибочно свидетельствовало – сейчас он вещает не от своего имени, а от имени божества:
– «Те, кто внимает мне тайно или явно! Сколь долго должен я изнывать в темнице тела, избранного теми, кто ищет унизить меня? Темница бога – разрушь ее. Убей бога – освободи бога!»
В этот момент в толпе, начинающейся у края помоста, послышалось недовольное ворчание, а затем кто-то торжественно возвестил:
– К тебе гонец с донесением, многоустый Акил, подлинный победитель лже-Храма, заклинатель слов, шествующий рядом с пророком!
Акил нахмурился. То, что вождя сардонаров назвали не только по имени, но и с приложением всех действующих сакральных эпитетов, говорило о важности принесенного гонцом сообщения. Несколько десятков человек, присутствующих в одном зале с Акилом, одновременно обратили свои взгляды к темному арочному проему в ребристой стене. Оттуда и должен был войти объявленный гонец. Пещеры Пустоты издревле служили убежищем многим поколениям беглецов, но сейчас они почти официально стали столицей сардонаров. Впрочем, Акил знал: пока больше из-за того, что Храм был слишком занят борьбой с Ним, но это только пока…
Акил жестом приказал впустить того, кто принес важные вести. В сводчатый зал, в котором восседал Акил, один из двух соправителей сардонаров, скачущей походкой вошел человек в длинной мокрой накидке, рябой, с длинным шрамом, тянущимся через все лицо. Его так и звали… впрочем, мудрому Акилу совершенно недосуг интересоваться этим именем. И как показали последующие стремительные события, он был полностью прав.
– Мне, – дрожащим голосом начал гонец, и подпрыгнула предательская дряблая нотка, – стало известно, многоустый Акил, что Обращенные готовятся уйти через шлюз в Великую пустоту. Мне известно время, когда Леннар будет в шлюзе во главе горстки своих людей. Ведомо, что Обращенных будет не больше сотни, а то и меньше. Правда, среди них ожидается около трети свирепых наку, личной охраны великого Леннара… Но уверен, и четырежды уверен я, что твои гареггины, о Акил, совладают с ним, как совладали они с лучшими из Ревнителей Горна!
– Откуда эти вести? – спросил Акил, не глядя на гонца. – Верен ли твой источник?
– Верен, мудрый! И вот еще что… – Из приглушенных хрипловатых ноток голоса гонца выткался шепот: – В твоем воинстве засел лазутчик. Он гораздо ближе к тебе, чем ты думаешь.
– Кто он?
– Я назову тебе и его. Я также поведаю тебе о времени и о месте, где великий Леннар с ближними… – Он понизил голос и сделал предостерегающий знак.
Акил велел соратникам отойти подальше. Выслушав тихую речь, многоустый удовлетворенно кивнул, встал и, спустившись по красиво забрызганным кровью ступеням, по мягкой ворсистой ткани ковра приблизился к вестнику, ожидавшему невиданной награды. Все знали, что сардонары не жалеют ни монет, ни иных богатств. На широких плечах вздрагивали складки плаща; обе руки Акила были под этими складками. Гонец, моргая, смотрел на вождя сардонаров.
– Хорошо, – мягко проговорил Акил. – Хорошо, – повторил он, выпрастывая из-под плаща правую руку и кладя ее на голову склонившегося к нему гонца, который сейчас же шепнул ему несколько слов на ухо. – Я доволен. Значит, теперь я буду знать, где и когда искать Леннара. Я давно хотел воздать нашему божеству высшие почести, но еще не был вытянут счастливый жребий, а теперь он явился, и я доволен. Благодарю тебя, гонец. Ты выдал мне нашего бога головой. Благодарю! Благодарю тебя.
И Акил, выбросив из-под складок плаща вторую руку с маленьким кинжалом, вонзил клинок в глаз гонца. Без единого звука гонец повалился к ногам Акила, сведя в агонии руки, словно хотел обнять колени могущественного сардонара. Акил остался на месте. Спокойно и величественно он дождался, пока перестанет вздрагивать еще теплое тело, а потом – почти неуловимым для глаза движением – вскинул перед собой скрещенные руки в священном жесте сардонаров и, поднеся к лицу стиснутые кулаки, произнес:
– Что я должен был сделать с человеком, который предал нашего бога? Предал, чтобы мы освободили Леннара из темницы его тела? Гонец, принесший весть такую страшную и такую прекрасную… Убийца! Предатель! Убийца!
Акил выкрикивал это, почти закрыв глаза, его веки вздрагивали, открывая узенькие полоски глазных яблок, а губы блестели, будто их жирно смазали маслом. Те, кто находился ближе к Акилу, придвинулись к нему, словно хотели согреться от того огня, от бушующего пламени, что сжигало тело их вождя экстазом завораживающих слов, дерганых, изломанных жестов и предчувствия неминуемого возмездия. Акил еще не закончил речь, а по всему огромному дворцу, по всем переходам, коридорам и галереям зашелестело, забилось и зашипело – одно и то же известие, одни и те же быстрые слова:
