В ночь на третье декабря ветер переменился и наступила зима. До этого осень стояла на редкость мягкая и теплая: на деревьях все еще держались листья, а живые изгороди так и не пожелтели. Земля там, где ее взрыхлил плуг, была черная и жирная.
Нат Хокен как инвалид войны получал пенсию и работал с неполной нагрузкой. Он приходил на ферму три раза в неделю, и ему давали работу полегче – поставить изгородь, подлатать крышу, подремонтировать хозяйственные постройки.
Хотя он был человек семейный, по складу своему он был скорее нелюдим и предпочитал работать в одиночку. Он бывал доволен, если ему поручали укрепить земляную насыпь или починить калитку в дальнем конце мыса, где море с двух сторон омывало территорию фермы. В полдень он обычно прерывал работу, съедал пирог, который жена давала ему с собой, и сидел какое-то время на краю обрывистого берега, наблюдая за птицами. Осень для этого самая благодарная пора, лучше весны. Весной птицы улетали на материк, организованно и целеустремленно; они знали, куда летят, ритм и весь ритуал их жизни не допускал промедлений. Осенью птиц, остававшихся зимовать, обуревала та же безудержная жажда перемещения в пространстве, но поскольку улетать им было не нужно, они утоляли эту жажду по-своему. Огромными стаями они скапливались на полуострове, непоседливые и беспокойные, и растрачивали себя в движении: то кружили и носились по небу, то садились покормиться на жирной свежевспаханной земле, но клевали как-то неохотно, будто не испытывали голода. И тут же беспокойство снова гнало их ввысь.
Черные и белые, галки и чайки, объединившись в этом странном товариществе, словно искали какого-то освобождения – и не находили его, не могли успокоиться. Стаи скворцов с шелковистым шелестом перелетали с места на место, подгоняемые все той же жаждой движения, а птицы помельче, зяблики и жаворонки, как заведенные перепархивали с деревьев на изгороди и обратно.
Нат внимательно наблюдал и за ними, и за морскими птицами. Внизу, в заливе, они ждали, когда спадет вода. У этих птиц было больше терпения. Кулики-сороки, песчаники, травники, кроншнепы подолгу сидели у самой кромки воды, но как только ленивое море отступало, насытив влагой берег и обнажив полосу морской травы и переворошенной гальки, они начинали суетиться и бегать по песку. Потом та же жажда полета толкала их в небо. С шумом, гомоном, свистом, почти задевая крыльями морскую гладь, они покидали берег. Быстрей, еще быстрей, вперед, вперед – но куда? зачем? Не дающий покоя зов осени, тревожный и печальный, заколдовывал их, заставлял собираться в стаи, кружить и кричать; возможно, у них была потребность растратить весь свой запас энергии до того, как наступит зима.
Сидя у края обрыва и дожевывая пирог, Нат думал о том, что осенью птицы наверняка получают некий знак, предупреждение. Надвигается зима. Многим из них не суждено ее пережить. И они ведут себя совсем как люди, которые в предчувствии близкой смерти с головой уходят в работу или пускаются в разгул.
В эту осень птицы сильнее обыкновенного проявляли свое беспокойство; их возбуждение было особенно заметно, потому что дни стояли тихие. Когда на западных склонах работал трактор, по временам он полностью скрывался из виду, вместе с силуэтом фермера за рулем, в туче орущих, кружащихся птиц. Их было непривычно много – Нат не мог этого не заметить. Осенью птицы всегда летали за плугом, но не такими огромными стаями, не с таким гамом.
Нат поделился своими мыслями с фермером, мистером Тригом, когда управился с изгородью.
– Да, птиц нынче многовато, я и сам вижу, – отозвался фермер, – совсем обнаглели, даже трактора не боятся. Сегодня пара чаек пролетела у меня прямо над головой, чуть шапку не сбили! Я вообще пахал почти вслепую – над головой чайки, в глаза солнце бьет. Должно быть, к перемене погоды. Зима предстоит суровая. Вот птицы и сходят с ума.
Шагая домой через поле, а потом вдоль дороги, обсаженной деревьями, Нат видел птичьи стаи в догорающих лучах солнца над западными холмами. Ветра не было; свинцовое море с высокой водой казалось неподвижным. В живых изгородях еще цвел лихонос, воздух был теплый. Но фермер оказался прав: в ночь погода переменилась.
Спальня в доме у Ната выходила окнами на восток. Он проснулся в третьем часу и услыхал, как в дымоходе завывает ветер. Это не был порывистый юго-западный ветер, предвестник дождя; ветер был восточный, сухой и холодный. Он глухо гудел в трубе, и на кровле брякала отставшая шиферная плитка. Нат прислушался, и до него донесся рев волн, бушевавших в заливе. В маленькой спальне стало холодно – на кровать дуло из-под двери. Нат плотнее завернулся в одеяло и покрепче прижался к спящей жене, но не заснул, а лежал, напрягая слух, полный беспричинных тревожных предчувствий.
Вдруг раздался негромкий стук в окно. Было похоже, что по стеклу стучит обломок какого-то засохшего вьющегося растения, но на стенах у них ничего не росло. Он прислушался – стук продолжался. Раздосадованный, он вылез из постели и подошел к окну. Когда он поднял раму, что-то мазнуло его по пальцам, ткнулось в руку, оцарапав кожу. Мелькнули крылья и тут же исчезли, рванувшись через крышу за дом.
Это была птица – какая, он не разобрал. Должно быть, ветер загнал ее сюда, на подоконник.
Он закрыл окно и снова лег, но почувствовал на пальцах что-то мокрое и, поднеся руку к губам, понял, что это кровь. Птица поранила его в темноте; наверно, сбилась с пути, перепугалась. Он улегся поудобнее, пытаясь уснуть.
Вскоре снова раздался стук, на этот раз более энергичный, более настойчивый, и, потревоженная им, проснулась жена.
– Нат, посмотри, что там такое. Окно дребезжит.
– Я уже смотрел. Там птица, просится в дом. Слышишь, какой ветер? Восточный ветер гонит птиц – вот они и ищут, где бы схорониться.
– Прогони их прочь. Я не могу спать при таком шуме.