Часто в моей жизни возникали такие моменты, когда я неотвратимо начинал задумываться над тем, зачем мы посланы на эту планету. В чем смысл нашего земного существования? И можно ли повернуть время вспять? Можно ли изменить свою судьбу, не меняясь самому? Вопросов были тысячи, а найти на них ответы было, видимо, не суждено. Все-таки человек – довольно ограниченное существо и не только в физиологическом аспекте его земного бытия. Ограничено в первую очередь наше сознание. Слишком многих вещей оно не в состоянии принять, воспринять, в конце концов, просто понять и осознать. Ему проще решить, будто то или иное явление невозможно ни при каких обстоятельствах, а если все же что-то необъяснимое происходит на глазах убежденного скептика, ему достаточно просто убедить свой разум в том, что это либо обман зрения, либо легкое помешательство.В таком случае проще всего окрестить Ньютона или Коперника умалишенными: ведь они верили в существование бородатого деда на облаке, создавшего вселенную. Каких же размеров должен был быть этот дед?.. А такие люди, как Серафим Саровский, не просто верили, но и видели его собственными глазами. Так чье же сознание ограничено – мое или их? И не сделал ли я первый шаг к освобождению, задав себе однажды каверзный вопрос: зачем я здесь?
Никогда, ни одну секунду своей жизни я не считал себя атеистом в полном смысле этого слова. Скорее меня мучил агностицизм, зародившийся в бурную пору моей одинокой юности, в тот период, когда я впервые спросил себя об этом. Одиночество мое было относительным, т.к. толпа друзей, окружающих меня каждую минуту моей жизни, не давала почувствовать себя ненужным. Но иногда все-таки лучше быть свободным, нежели нужным. Ибо нужен ты всегда кому-то, тратишь драгоценное время на кого-то, решаешь чьи-то проблемы… И подчас даже некогда остановиться и подумать о себе; нет, не об удовлетворении физиологических потребностей – они сами заботятся о себе, не давая забыть о них. Все-таки физиология – это мощный двигатель, вряд ли разуму и душе под силу тягаться с ней. Друзья лишают тебя самого важного – самого себя. Есть среди них и излишне заботливые и понимающие, которые всегда желают прийти на помощь, выслушать – даже тогда, когда мне не нужна ничья поддержка. Все эти человеческие качества мне казались и кажутся всего лишь навязыванием, желанием быть нужным, а не свободным. В юности я сам был подобен этим людям: я мало говорил, но много делал, был спокоен и неумолим, соглашался выслушать и поделиться сам, если находился тот, кто был готов безвозмездно внимать моим речам и даже дать совет, в котором – как я оцениваю эту ситуацию сейчас – я никогда не нуждался. Я терпеливо слушал, шутил, обменивался мыслями с друзьями – наверное, я был им необходим, а мне казалось, они необходимы мне. Это была иллюзия. Единственным моим другом в то время было одиночество. Правда, понял я это не сразу: когда ничего серьезное в жизни не тревожит, когда гормоны важнее душевной боли, когда ты готов бесконечно подстраиваться под окружающий мир и вычеркивать из будней тех, кто кажется тебе странным – разве хочется оставаться один на один с безмыслием и пустотой?
Мне уже тогда хотелось познавать, но природная леность убивала всяческие желания. Одно дело – познание антропологической структуры бытия, его технологичности и эргономичности, совсем другое – пытаться понять самого себя. Ведь внутренний мир-лабиринт куда страшнее внешнего океана, пусть даже в последнем и плавают акулы. Поэтому вопрос о смысле бытия всегда заглушался повседневными делами. Куда проще было дать себе ни к чему не обязывающий ответ: смысл в том, чтобы получать бесконечное удовольствие от своего существования, даже в минуты глубочайшей скорби. Ведь любой приговоренный к смерти будет цепляться за минуты, секунды жизни, чтобы насладиться ей, вдохнуть в последний раз воздух… И никто из них не скажет, что жалеет о чем-то.
Но разум не желал принимать это. Он, будучи вполне зрелым существом, жившим всегда отдельно от меня, требовал объяснений более емких. Он требовал.
Я до сих пор благодарен проснувшемуся чувству одиночества. Просто в какой-то момент сознание буквально возопило: «Оставьте меня!», и я сбежал с очередного мальчишника, только чтобы побродить по ночным улицам и попытаться понять, чего же все-таки мой разум хочет от меня. А он хотел покоя, и только.
Смысл существования я нашел лишь позднее, когда обнаружил свое призвание. А обнаружил я его уже после того, как поступил в университет. Апатия и безволие позволили мне дрейфовать в водах, совершенно чуждых моему внутреннему миру. Лишь получив высшее образование, я смог наконец-то сказать себе: все! Я кардинально меняю свою жизнь! И я ушел туда, где меня ждали.
С тех пор прошло уже почти двадцать лет, и я ни на секунду не пожалел о своем поступке. Смысл существования для меня и заключался в роде моей деятельности. Вернее, поначалу я уныло имитировал действия своих предшественников и учителей, и было это не столько скучным, сколько жестоким и бесчеловечным занятием. Только много позже ко мне пришло озарение: я живу совсем в другом мире, а мои мощные иллюзии пытаются скрыть его от меня. Я сорвал завесу и…
Однако, разум не унимался. В чем глобальное значение нашего пребывания здесь? Можем ли мы что-то изменить? И самое главное: действительно ли мы находимся там, где считаем?
Этот последний вопрос гораздо чаще стал мучить меня около года назад. А возник он после того, как я впервые задумался об органах осязания. Ведь вся наша жизнь и ее восприятие нами зависит именно от этих пяти чувств. Ведь мы никогда не будем есть что-то, о чем наше обоняние сообщит нам, что это дурно пахнет. Не будем трогать нечто, по мнению осязания, противное. И самое главное – зрение. Почему же мы так уверены, что наши глаза нас не обманывают? Даже в отношении цвета. Когда я задумался над этим, то испугался: а вдруг мы действительно «увязли в Матрице», как нам сообщил известный фильм? В этом тоже было какое-то разумное зерно.
А когда с год назад я познакомился с одним человеком, в корне переменившим мою жизнь, то понял, что живу в мире стереотипов, который невозможно сломать. Меня вдруг осенило, что я все тот же Кроха, каким одна удивительная, но так и не понятая мною знакомая прозвала меня в пору моей юности, и я не в состоянии вместить в себя то, что куда грандиознее моего собственного разума. Я, возомнивший себя царем и Богом, ибо сфера мой деятельности вполне позволяла дремавшему тщеславию проснуться и начать бурную жизнь, вдруг рухнул камнем вниз. Я ударился лбом о стену своего сознания – ограниченного сознания. Утешало лишь одно – наличие стены говорило лишь о том, что что-то есть и за этой стеной, что это не конец. Хотя и это понять уже было достижением.
