Появление этого сборника на свет для меня, как автора, явилось совсем незапланированным. Говоря точнее, он неожиданно спутал все ранее построенные мной планы и вырвался вперёд, оттеснив весь тот материал, что был уже написан и ждал моей обработки.
Этот вдруг объявившийся самозванец стал требовать своего признания, задвинув в угол всё, что уже было написано. Раньше я немало сделала для будущей книги (она пока безымянна, назовём её просто большой). Суеверно боясь сделать неверный шаг и запутаться в двух разных текстах, я довела до конца черновой вариант большой книги и только тогда стала редактировать рассказы и повести Сборника.
Разделаться с этим невесть откуда взявшимся творением я собиралась в оставшуюся половину лета. Все его части уже существовали самостоятельно или были набросаны вчерне, оставалось их дополнить, кое-что сверить, выбросить лишнее и, причесав, выпустить на волю.
Устроить себе небольшой летний отдых, занимаясь малой книгой, не получилось. Работа пошла совсем не так легко и быстро, судьба, словно в насмешку, именно в те дни вывалила мне на голову массу вновь открытых исторических сведений о времени, описанном в Сборнике.
Я уехала в деревню и осталась там со своими повестями и рассказами всерьёз и надолго. Лето переходило в глубокую осень, потом возвращалось обратно, но ощутимыми для меня были только переходы от одного сюжета к другому. Короче говоря, я «попалась» и засела основательно: всё оказалось не просто и шло не быстро…
После выхода моей первой книги «Свет каждому» я решила взяться за то, что мной было давно задумано, но откладывалось из-за собственной неуверенности осилить такой труд. Я отошла, насколько это было возможно, от всех других дел, и тщательно и неспешно стала разбирать разрозненные части сохранившегося семейного архива. Разобравшись в них с большим трудом, «сломав глаза» при чтении писем, написанных в старинной манере, с завитками и ятями, я начала с того, что «расшифровала» их и переписала разборчиво и с новой орфографией.
В какой-то момент я почувствовала, что меня поднимает и несёт волна и остановиться уже не в моих силах.
Я знала свою родословную по рассказам бабушки, но в этих, далеко не полных, фрагментах писем, написанных почти без надежды, что они дойдут до адресатов, для меня вдруг зазвучали их живые голоса. В них были такие родные и почти забытые интонации и те особые слова, поговорки и шутки, всегда живущие в каждой семье.
Они говорили между собой. Голоса звучали приглушённо, прилетая из пространства и становясь частью меня самой и моей памятью. Избавиться от этого наваждения было невозможно, пока эти малые частички прошлого я не превратила в несколько совсем небольших повестей и рассказов.
В тёмной воде прошлого я иногда вдруг замечала золотой блик на самом дне – эта была ещё одна отбившаяся от других и утонувшая во времени частичка бытия. Я старалась выудить всё. Так пробивался этот Сборник, почти одновременно с задуманной семейной хроникой, опережая её по времени завершения.
Много времени ушло на редактирование Сборника. Всё время всплывали новые эпизоды, которые, ложась в текст, тянули за собой ещё много всего. Многое написанное ранее приходилось сокращать, хотя мне жаль было это делать. Мне хотелось сделать рассказы более динамичными и увязать описываемые события с историей, которая дополняется в наши дни документами и свидетельствами из вновь открытых архивов.
Было потрясающее чувство открытия, когда какой-то, не совсем ясный мне, факт семейной истории, как, например, обстоятельства ареста моего дяди, теперь находил своё место и ложился в него, совпадая, как пазл.
Трудно сказать, хорошо или плохо это сказалось на результате, но мне почти не попадались правдивые воспоминания людей, детство которых проходило в довоенные советские годы. Иногда хотелось сравнить, от чего-то оттолкнуться, но то, что мне попадалось, на такие параллели не тянуло.
Может быть, ещё и поэтому я с таким огромным волнением читала сравнительно недавно вышедшую книгу Ю. Слёзкина «Дом правительства». Книга эта уникальна тем, что она построена на основе приводимых подлинных документов, дневниковых записей и воспоминаний её героев. Читая последнюю часть книги, посвящённую детям врагов народа живших в Доме на набережной, и особенно их юношеские записи, я поняла одно – с этими ребятами я и мои московские одноклассники были не только ровесниками. Мы были «одной крови», потому что росли в одном слое культуры и читали одни книги. И это несмотря на социальный разрыв, на то, что они росли в самой привилегированной советской среде и учились в особой школе, а мы, босые и голодные, – на дачной московской окраине.
Главное совсем в другом. Слёзкин, определивший русскую революцию как метафизическую вселенскую катастрофу, подчеркнул одну парадоксальную деталь. Все устремления нового руководства были направлены на то, чтобы разрушить и отмести навсегда всё старое. Предполагалось, что на освободившемся месте сразу образуются поколения новых свободных людей. Руки каждого такого гомункулуса, кроме винтовки, должны были сжимать тома Маркса и Энгельса. Такого автоматического перехода, как и многого другого, не получилось. В эпоху индустриализации до многого просто ещё руки не доходили.
А школа, то главное, что формирует юного человека, так и осталась в руках прежних учителей, родившихся и получивших образование до революции.
Это и послужило причиной того, что идеалы нашего поколения довоенных комсомольцев и привитые нам нравственные нормы были результатом воспитания на культуре девятнадцатого века. И они внесли в наши души и головы больше, чем обязательная пропаганда. Страшная общая беда Второй мировой войны внесла свои правки и развеяла многие светлые иллюзии.
Невозможно не отметить почти мистическую странность того, что книга Ю. Слёзкина попала мне в руки в нужный день и час и дала мне так много. Как будто это многое чудесным образом само пришло ко мне.
Сегодня я больше всего хочу вернуться к прерванной работе над книгой. Опять залезу в архивы и попаду в то время, когда меня ещё не было на свете.
А сейчас отпускаю в мир этот сборничек с немного странным названием «Путешествие за грань». За грань чего? Попытаюсь объяснить
Один древний восточно-римский философ, объясняя по-своему схему мироздания, утверждал, что из трёх ипостасей времени, как материи, реально существует только прошлое. Будущее нам неведомо, и, таким образом, его нет, оно живёт лишь в наших надеждах. Настоящее же – это только
