В первой части книги о путях русской любви мы познакомились с ее Золотым веком, в котором в определенной степени хронологически последовательно представлены три этапа любовной культуры, отразившиеся в судьбах выдающихся литераторов и их произведениях: романтический, рассудочный, глубинный. И в каждой из этих конфигураций любовных отношений присутствует стремление преодолеть внутренний конфликт, связанный с определенным разрывом между идеальным образом участников любовной пары и их реальным воплощением. В порыве романтических чувств влюбленный безоглядно и страстно стремится к идеалу, который в большей мере связан с его собственным героическим идеальным «я», чем с прелестями или душевными качествами возлюбленной. Для личности, высоко ценящей как собственную свободу, так и достоинство своего партнера, в любви, отдавая должное возвышенным романтическим устремлениям и живительным энергиям, важно следовать и соответствовать определенному набору разумных принципов, которые, как предполагается, могут рационально гармонизировать отношения. При погружении в тайники человеческой души обнаруживается, что коварным врагом любви, ее злым духом выступает сам стремящийся к настоящей любви человек, точнее его темная теневая ипостась.
Понимание того, что парадоксы любви, обнаруживаемые на разных этапах Золотого века, могли бы быть устранены только каким-то радикальным путем, связанным с преодолением тяготений телесной человеческой природы и разрывом коварной инерции естественных эротических влечений, подспудно или явно выражалось многими искателями настоящей любви. Размышлявший над неисповедимыми путями любви и истоками любовных мучений Ф. М. Достоевский словами Дмитрия Карамазова призывал к сужению человеческой души:
Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил.
Хотя на самом деле Достоевский надеялся на осуществление удивительным образом в неопределенно отдаленном будущем синтеза широкой русской души с рациональной европейской, в результате которого появился бы универсальный человек с гармоничной душой, содержащей всю ее природную, но уже преображенную широту.
Лев Толстой в результате поиска кардинального средства устранения любовных несчастий приходил к заключению о необходимости освобождения человека от требований собственной животной личности. Высшую стадию этого освобождения он видел в таком преобладании разумного начала души, что человеку становится ясным смысл всей его жизни и романтическая любовь наполняется своим подлинно благородным и светлым качеством любви к ближнему.
К новым, освобожденным от условностей и навязанных извне ограничений отношениям любви призывали Герцен и Чернышевский, исходя из представлений о человеческом достоинстве, которое только и может быть основой справедливой и разумной организации общественной жизни, включая и семейные отношения «новых людей».
Тургенева и Чехова, которые подробно исследовали качество человеческого материала тех, в ком другие видели «новых людей», способных разрешить и роковые любовные вопросы, можно отнести к лагерю скептиков, при этом Тургенев останавливался перед человеческой возможностью постичь метафизический смысл любви, а Чехов все же устремлял свои робкие оптимистические взоры к будущим, хотя бы и далеким поколениям новых людей.
Весь этот багаж вопросов, связанных с поиском путей обретения настоящей любви, концентрирующихся вокруг ключевой идеи о новых людях, которые своей измененной природой обретают возможность преодолевать все ее противоречия, был завещан потомкам и переправлен в следующий, уже Серебряный век русской любви.
Время возбуждения. Новые энергии. Укромное место страсти. Фантастическое отношение. Общая болезнь. Страсть на языке музыки. Информационные потоки чувств. Буря в «Буре». А все же какая любовь? Любовь в словах и в музыке
Серебряный век расположился своими двумя – уходящим и открывающим – двадцатилетиями на рубеже XX столетия. Русский философ Бердяев назвал эту эпоху «временем большого умственного и духовного возбуждения». Возбуждение было связано с обнаружением новых энергий человеческого духа и надеждой на их использование для преображения человека, отношений между людьми, общественного устройства и преодоления всех тянувшихся из прошлого препятствий к гармонии, справедливости и счастью.
Знакомство со столь многообещающими энергиями человеческого духа мы начнем с истории одной несомненно высокой и не менее своеобразной любви сорокапятилетней женщины, воспитывающей одиннадцать детей, овдовевшей, управляющей миллионным состоянием, к еще только приближающемуся к порогу свой всемирной славы композитору, тридцатишестилетнему профессору Московской консерватории Петру Ильичу Чайковскому.
В жизни Надежды Филаретовны фон Мекк, рано вышедшей замуж, не блещущей красотой и не отличающейся тонким вкусом в нарядах и женских украшениях, но обладающей редким практическим умом, не было полнокровных романтических сюжетов и переживаний. Но в ее душе было особое укромное место, где возвышенные страстные чувства могли проявлять себя во всей своей многообразной палитре и глубине. А камертоном этих интимных романтических переживаний была музыка. В 1874 году, услышав симфоническую фантазию Чайковского «Буря» к одноименной драме Шекспира (The Tempest, 1611), она «несколько дней была как в бреду, не могла освободиться от этого состояния» и влюбилась в музыку незнакомого ей композитора. Спустя три года, вступив в переписку с композитором и предложив ему регулярную финансовую поддержку, Надежда фон Мекк так описывала свою завороженность музыкой Чайковского:
…Вы писали музыку, что уносит человека в мир ощущений, стремлений и желаний, которых жизнь не может удовлетворить. Сколько наслаждения и сколько тоски доставляет эта музыка. Но от этой тоски не хочешь оторваться, в ней человек чувствует свои высшие способности, в ней находит надежду, ожидание, счастье, которых жизнь не дает.
В этом же письме она признается, что за выдающейся музыкой хотела бы видеть композитора как человека, обладающего высокими нравственными качествами, и что она, узнавая о нем разные отзывы, вынесла к нему «самое задушевное, симпатичное, восторженное отношение». Значит, «в этих звуках есть благородный неподдельный смысл», они написаны «для выражения собственных чувств, дум, состояния», и можно безоглядно «отдаваться полному очарованию звуков Вашей музыки». По сути, это высказывание означает следующее: ваша музыка говорит о любви, эти образы любви искренние и исходят из вашего сердца, я разделяю ваши чувства.
