* * *
Тянулся кипарис, миндаль душистый цвел,
Катило море шумно вал за валом,
И день, такой неторопливый, точно вол,
Покачиваясь, двинулся устало.
Куда, зачем спешить – везде такой покой!
Язык устал от дара красноречья,
Так хорошо притихшим звукам за губой,
Когда им не звучать костистой речью.
Все ленью сладостной наполнено округ
И солнце в небе вертится лениво,
Лениво в воздухе гудит тяжелый жук,
И море катит волны с пенной гривой…
Туманны берега и море нить прядет,
Глухую пряжу Время выплетает,
Но годы тянутся, как золотистый мед,
И в Вечности бесследно исчезают.
Живу себе далеко от столицы
Родной страны, да – в принципе – любой.
Куда приятней пение синицы,
Чем гул толпы на сходке вечевой;
И мишуре столичной жизни черствой,
Морской простор, что вижу из окна,
Покой в душе, горы торчащий остов –
Гора левее из окна видна –
Предпочитаю, пусть в ущерб достатку.
А утром слышать из своих «перин»,
В окне открытом, так бывает сладко
Пичужий свист, но не клаксон машин.
И не спеша, как бы владея миром,
Рассматриваю за окном пейзаж,
А на столе, нетерпеливой лирой
Лежит, томится черный карандаш.
Одной струной натянут грифель тонкий;
Пусть не прочна, петь можно и на ней!
На грани черной, лаковой и звонкой,
Здесь серебром начертано: Orfey.
* * *
Едва открыло лето дням подсчет,
как отовсюду тысячи примет:
июньская кукушка мне поет
пустую песню, ветер клеветник
чуть слышно шепелявит уху весть,
что полифемов глаз за мной с высот
сощурясь наблюдает, мысля месть…
но вдруг растаял. Вечером одни
летают ласточки, и ткань небес
кроят крылом, как вздумается им.
Толкутся овцы, где-то вдалеке
кричат лягушки громко на реке,
шумят коровы, возвращаясь в дом
от сочных трав, пофыркивая ртом.
Темнеет солнца скрывшегося свет,
комар звенит серебряной струной,
а ночью душной будит гром глухой,
и сонный мир опутывает сеть.
1
Рано утром в мире столько покоя и столько тиши,
Что даже вороний «кар» и «чирик» воробья излишни;
Воздух почти прозрачен и звонче любого хрусталя,
Горы вдали похожи на клинок из дамасской стали.
Утро, как говорится, что Господь вам подал на блюде!
В этот час ни о чем не хочется думать, только грудью
Сильнее вдохнёшь воздух в виноградную ветку легких;
Кажется, если задержишь дыхание – станешь легким,
И улетишь, но это – плод резвого воображенья,
Ни на мгновенье не прекращающего движения
В проеденном извилинами сыре мозгов человечьих.
Ухо никто не тревожит какой-нибудь глупой речью,
Глаза наблюдают за тем, как белая птица реет
Высоко над землей одинокой душой назорея…
Таким солнечным утром, дыханье прохладного бриза
Разносит запах моря повсюду, вместе с радостью жизни.
2
Хорошо утром лежать в нагретой постельной нише,
Когда не тревожит возня мысли серебряной мыши;
Глядеть, как греется на соседской крыше кот.
Хорошо, когда в голове крутится чепуха, вроде
Одной из давным-давно навязших в ушах мелодий,
И точно знать, что тебя больше никто не ждет.
Потому что дождались, обняли, расцеловали,
Стали реветь, говоря сквозь слезы, что ждать устали;
После расспросов и водки, улечься в кровать
И потихоньку, под толщей покоя и тишины,
Привыкать спать ночами и видеть спокойные сны,
И ничего, кроме того, что жив – не знать.
* * *
Здесь, у былой империи границы,
Едва передвигает время дни.
В провинции, далекой от столицы,
Зимой тоска, где только не копни,
Но если ресторация закрыта,
И заперт вдруг один убогий бар,
Такою скукой все вокруг покрыто,
Что легче пережить набег татар.
Раз плюнуть стоит опытному глазу
Приезжую фигуру распознать,
И сплетня тут – не средство грязью мазать,
А времени избыток коротать.
Но вязнет время – с уменьшеньем ртути
Термометра – в самом себе. Куда
Ни двинешь взор, везде-везде, по сути,
Над сушею господствует вода.
Здесь времени лишь море современник,
Да небо бесконечное кругом,
И человек, корысти вечный пленник,
Своей судьбой неведомой влеком,
Во времени покорно каменеет –
Не оторвать от века-янтаря.
Уже язык ,измучившись, немеет,
Слов шелухой привычно не соря,
И, кажется, никто уже не нужен;
Сознанье тлеет где-то в голове…
И на вопрос, изматывавший душу
Вдруг, наконец, находится ответ.
не снег но мелкий-мелкий-мелкий дождь
над морем сыплет корабли и яхты
бриз будет дня два-три качать-барахтать
деревья гнуть вгоняя ветви в дрожь
такая вот приморская зима
противнее сугробов и морозов
и море ночью шевелится грозно
господствует над всем воды примат
как будто растянули с высоты
от скрытых звезд невидимые струны
гудят они и вторят им буруны
рычанием своим из темноты
тревожат сердце и волнуют ум
и дождь и тьма и моря близкий шум
* * *
Затихли узкие стрекозы,
И зоркими глазами зрят,
Как на прозрачный, звонкий воздух
Ползет потомство из наяд.
Так в оболочке грубой тесно –
Весенний воздух их зовет,
И новый мир, и неизвестность,
И крыльев призрачный полет.
* * *
Где б ни был я среди чужих земель
прекрасных и богатых, мысль о доме
не покидает; ночью – юрк в постель
и замер там, так тихо в окоеме…
И воздух не родимой стороны
слегка звенит – ты слышишь? – тишиною
чужой, блестит витринный сыр луны,
мышь заскреблась и смолкла за стеною.
Ночами обмануться так легко
(когда желаешь этого обмана):
похожа простыня на молоко,
которое пролил я из стакана
на стол, шаля за завтраком в саду,
и стало быть: «ни шагу за ограду!» –
мне приговор прочитан. Я бреду,
как арестант вокруг двора и сада,
весь день разнообразя свой досуг
бомбардировкой бочки из засады;
сраженьем и, затем, изгнаньем кур –
весьма опасной вражеской армады;
из зарослей травы я наблюдал,
как хищный лев неспешно брел саванной
(был львом наш песик), после – мирно спал
и лишь под вечер был отловлен мамой.
Опять еда: малина с молоком,
пирог брусничный, фрукты, чай, варенье…
И вот живот уже набит битком –
охота спать, но шевельнуться лень и
