Это было давно. В предвоенный 1940 год в мартовское межсезонье, когда зима ещё не хотела отступать. а весна не думала ещё начинаться.
В небольшом домике на краю деревни, под названием Большая Тарасовка, расположенной в северной части Саратовской области в маленькой и опрятной комнате, сверкающей чистотой, за обеденном столом в ожидании ужина сидел молодой 35 – летний мужчина. Его мускулистые руки с крупными пальцами опирались на стол, а мощная атлетически сложенная фигура выражала крайнюю усталость человека, весь день занимавшегося тяжелым физическим трудом. Через открытую дверь на кухню виднелась огромная печь и возле неё молодая красивая женщина, хлопотавшая над приготовлением ужина. В большом чугуне в красных отсветах жара, от сгоревших поленниц дров, булькали наваристые щи, в чугунке, поменьше, доходя до кондиции, пыхтела бело зернистая молочная рисовая каша. Вкусно пахло хорошо пропеченным хлебом, домашними пирогами и духмяными травами.
День был на исходе, за окнами сгущались сумерки, поэтому комната, где сидел мужчина, ярко освещалась жарко горевшей десяти линейной лампой. Напротив него, за круглым столом, сидели два подростка тринадцати и двенадцати лет, и девочка девяти лет, готовившие домашние задания. Возле теплой голландки на кольце, ввернутой в матку потолка, была подвешена люлька с новорожденным. Её качала трехлетняя девочка, напевавшая песенку, которую слышала ежедневно от матери, когда та дела тоже самое. Это были мои родители и мои старшие братья и сестры.
Неожиданно в сенцах дома что – то сильно зашумело, послышались громкие шаги и в избу ввалился, громко фыркая как морж, старый друг отца казах Сакон в рыжей лисьей шапке ушанке.
Отец был одним из самых уважаемых селян в деревне. В колхозе «Большевик», так назывался в то время колхоз в нашей деревне, отец работал трактористом, но он был классный специалист, профессионал высокого уровня по выделыванию кож. Его отец, мой дед, приехал из Тамбовской губернии в нашу деревню ещё до революции и основал в ней артель по выделке кож. Ежегодно в зимний период из тамбовских сел и деревень к нему приезжали мастера своего дела и выделывали накопившиеся у сельчан в округе овечьи и бычьи шкуры. Делали они свое дело так виртуозно. что о их мастерстве знали за пределами Саратовской губернии.
Во время революции дед примкнул к большевикам и стал командиром красноармейцев, но в период НЭПа вернулся к своей былой профессии и быстро разбогател. Его красные сотоварищи этого ему не простили и в 1929 году ему преподнесли бойкот. то есть просто раскулачили. Дед такой подлянки с их стороны не смог перенести, с горя запил, заболел и 1931 году умер. Его молодая жена с неродной ему дочерью быстро продала дом и все остальное имущество и отбыла в Тамбов, а отец с матерью и тремя малолетними детьми, стали жить в теплом сарае. Местные власти, зная отца, как мастера своего дела и учитывая его пролетарское положение, сжалились над ним и не стали его преследовать, как сына кулака.
У отца была широкая хлебосольная душа и он очень высоко ценил дружбу. Его основным жизненным кредо была поговорка «не имей сто рублей, а имей сто друзей». И хотя в друзьях часто ошибался, сам он никогда их не предавал, но и не прощал также и предательства с их стороны. Однажды, когда появилась возможность, купить небольшой дом и перебраться в него из сарая, на все просьбы матери поскорее это сделать, отец решительно ответил отказом, мотивируя это тем, что не может идти на перебой задушевному другу Кузьки, который тоже хотел его купить. Мать чертыхаясь и кляня судьбу, тайком от него заняла деньги у брата, и заплатив на сто рублей больше Кузьмы купила дом и мы всей семьей быстро перебрались в него. Отец два месяца был в опале у своего «задушевного друга Кузьки», но затем после распития нескольких бутылок водки и философских разговоров о кознях женского рода человечества, был окончательно и бесповоротно прощен.
Дружба отца с Саконом возникла, благодаря мастерству отца по выделки бараньих шкур, коих у последнего накапливалось великое множество. Она щедро поощрялась и со стороны местной власти. Отец так искусно выделывал шкурки ягнят, что все деревенские начальники, начиная от председателя колхоза и кончая завхозом, щеголяли в выделанных отцом каракулевых шапках и воротниках. Носила их не только местная знать, но и многие представители райкомовской и райисполкомовской власти. Не забывали отец и Сакон и себя, одаривая ими также и своих друзей.
Сакон, вместе с двумя женами, жил в маленьком поселке, состоящем из четырех глинобитных землянок, в которых жили ещё три казахских семьи. Летом они пасли отару в полторы тысячи голов, а зимой за ними ухаживали. Весной в период массового окота к ним приезжали поочередно сакманщицы, так называли женщин колхозниц, которые и помогали им по уходу за овцами, приносящих приплод. Это был самый вольготный период в трудовой деятельности Сакона. Он мог без всяких последствий для себя осуществлять основное кредо своей жизни «маленький кладем, а большой берем». И хотя, по законам колхозной жизни, количество народившихся ягнят должен был считать колхозный счетовод, но он, как говорится, был куплен на корню отцовским шкурками и саконовскими бараньими тушами. Потому записывал во все отчеты только те цифры, которые ему сообщал Сакон.
После взаимных приветствий, шкурки ягнят и две бараньи туши, привезенные казахом были тщательно припрятаны. Матери был дан приказ готовить незамедлительно большую сковородку яичницы, а большак Шурка был послан в кооперативный магазин за двумя бутылками сургучной водки и сластями для детей Сакона, коих у него было семеро. Вообще для Сакона приезд в Тарасовку был сравним с посещением им Большой Земли. Здесь он закупал все необходимые хозяйству припасы сахар, соль, спички, водку, конфеты, хозяйственную утварь. Посещал нардом и если везло, то мог посмотреть даже кинофильм. Но особое удовольствие он получал от наваристых щей, которыми его всегда угощала мать. Его жены не умели и не хотели использовать картофель и капусту в приготовлении пищи. а предпочитали им лапшу, готовили из дня в день «шурпу»
Была ещё в деревне одна примечательная личность, маленький и гнусный человечек Пахомов Семен по прозвищу Щербак. Сельчане ненавидели его и боялись, ибо если кто —либо из них недостаточно уважительно относился к его персоне, то он мог накатать на того такую телегу. что тот мог мигом очутиться и в местах не столь отдаленных. За такие фокусы он был в большой чести у местного участкового милиционера. У Щербака был звериный нюх на все места в деревне, где выпивали или собирались это сделать. Он жил на улице по соседству с нами, поэтому он органически не мог пропустить визит к нам Сакона. Засунув в карман недопитую четвертинку водки, это был его постоянный взнос в кампаниях, где он участвовал в выпивке. он быстрыми шагами поспешил к нам в гости и буквально чрез пять минут перешагнул порог нашего дома.
