Казалось, это место было проклято богом.
В зимние месяцы сюда почти никто не приезжал – шоссейная дорога пролегала довольно далеко, рейсовые автобусы не ходили, а случайные машины лишь иногда отваживались свернуть с тракта, чтобы добраться в непогоду до этого маленького поселка с таким смешным и немного странным названием – Умбаки.
В летние месяцы, когда беспощадное солнце выжигало все вокруг и даже чахлый кустарник скручивался, сжимался, клонился к земле, пытаясь сберечь в себе влагу, здесь очень редко бывали гости.
Люди навещали своих близких, знакомых по прежней жизни. Но встречи были столь тягостны для обеих сторон, что, приехав раз-другой, человек больше в этих местах не появлялся.
Когда в поселке находился чужак, жители обычно прятались от него, старались не попадаться ему на глаза, чтобы не добавлять в его душу страха, неуверенности и растерянности от собственной смелости.
Долгие месяцы поселок существовал сам по себе, словно отрезанный от всего мира.
Иногда, примерно раз в год, сюда привозили новичков. Это было событием для всех, нетерпеливо ожидавших новых вестей, новых историй, новых знакомств. Особенное оживление царило в случае приезда молодых женщин, которых в поселке было лишь несколько. По несправедливой логике судьбы молодые женщины были самыми редкими гостьями этого странного места.
Оно было странным для одних, таким обжитым для других и очень страшным для многих. Ибо это был единственный на юге страны лепрозорий, в котором жили и умирали больные лепрой. Или иначе говоря – прокаженные, те самые, которых Бог решил пометить, посылая на них эту проклятую болезнь. Никто не знал, почему и как она зарождается в человеческом организме. Работавшие тут десятилетиями врачи и санитары не боялись ее, словно заговоренные. Она не передавалась никаким путем: ни через одежду больных, ни через общение с ними. Она не передавалась даже в результате случайных соприкосновений, иногда происходивших между работниками учреждения и больными. Она не передавалась никак. Но не всем.
Из каждых десяти тысяч людей один мог «заразиться» проказой. И этот один получал весь свой земной ад в полном объеме. Никакие лекарства не помогали, любые врачи были бессильны. Больного сначала лечили: пичкали таблетками, мучили уколами, возили к специалистам, а затем, когда проказа уже начинала свой губительный путь, уродуя его тело, обреченного отвозили в Умбаки.
Здесь никогда не было тех, кто мог выздороветь. Пока оставалась хоть какая-то надежда, человек боролся, но предпочитал находиться не здесь. Когда надежда исчезала, он появлялся в Умбаки.
Казалось, что эти больные сходили прямо с картин Брейгеля или Босха – такими чудовищными, отвратительными были несчастные обитатели Умбаки. Болезнь могла поразить любую часть тела. Гниение начиналось с руки или ноги, с головы или плеча. По какой-то (чьей?) иронии у женщин почти всегда оставались нетронутыми лица, тогда как у мужчин проказа чаще всего начиналась именно сверху.
К началу восьмидесятых в поселке насчитывалось около двухсот больных, восемь врачей, человек тридцать сотрудников больницы, необходимых для поддержания в ней должного порядка, – санитарок, уборщиц, электриков и водителей.
В поселок почти никогда не приезжали комиссии. Даже чиновники из Министерства здравоохранения, обязанные по долгу службы бывать хотя бы ежеквартально, появлялись здесь один раз в несколько лет, торопясь отметиться и почти сразу же уехать.
При этом живущие в поселке знали, что через несколько километров, за поворотом, там, где проселочная дорога выходила на шоссейную и где находился небольшой источник, машина обязательно останавливалась. Всякий проезжавший обычно привозил с собой бутылку спирта, чтобы протереть руки и лицо еще до того, как выедет на дорогу, ведущую в город. Некоторые припасали даже канистру спирта и умудрялись протирать всю машину, опасаясь стать одним из десяти тысяч, кого может коснуться эта непонятная зараза.
Вот однажды в Умбаки приехала очень важная дама – секретарь районного комитета партии.
По сложившейся традиции в райкомах партии первые секретари были представителями коренной национальности, вторые обычно – русскими, а третьи в обязательном порядке – женщинами.
В районе, где находился лепрозорий, должности почему-то распределялись иначе. Первые секретари всегда были русскими. Вторые секретари представляли коренную национальность, а третьи всегда подбирались из лучшей половины человечества.
Первым секретарем здешнего райкома партии был Яков Александрович Тоболин. Его совсем не оскорбляло, что свою должность он занял исключительно в силу отпущенного лимита. Наоборот, он был вполне счастлив и доволен сложившимся положением. Невысокого роста, с довольно заметным брюшком, он обладал мирным, покладистым характером. Район регулярно выполнял план, как положено, – на сто один процент, почти все предприятия регулярно отчитывались, доводя своими приписками среднюю цифру плана до положенной.
В районе все было спокойно и чинно. Если не считать того странного обстоятельства, что этот район был своеобразной криминальной зоной. Здесь располагались сразу четыре колонии (в двух из них содержали особо опасных преступников) и четыре спецкомендатуры, заключенные которых работали в находившихся рядом каменоломнях.
И хотя за всем этим хозяйством должны были приглядывать высокие чины из МВД, тем не менее наличие такого количества закрытых учреждений на территории района было само по себе очень неприятно, а инструкторам райкомов еще и вменялось в обязанность регулярно бывать в колониях, где существовали свои партийные и комсомольские организации, в состав которых входили офицеры и другие сотрудники.
Вторым секретарем районного комитета партии был Гусейн Фархадович Малиев, бывший боксер и бывший организатор комсомольских студенческих отрядов. Выпускник физкультурного института, он по неведомой разнарядке попал в эту глушь на должность второго секретаря, курировавшего промышленность, и работал здесь, явно пренебрегая своими обязанностями.
По установившемуся здесь правилу в случае смены Тоболина на его место обязательно был бы подобран функционер с русской фамилией. Зная об этом, второй секретарь не горел на работе и придумывал всяческие способы, чтобы покинуть этот неперспективный район и перебраться «в центр».
Третьим секретарем была Кусаева. Также выдвинутая из комсомола и попавшая на должность благодаря строгой разнарядке, она славилась своим образцово-показательным отношением к делу. Раньше работала в общем отделе горкома комсомола, потом перешла на пропаганду и соответственно занималась вопросами политпросвета и пропаганды. В колонии доставлялись плакаты с наглядной агитацией о всепобеждающей силе ленинизма, на каменных карьерах проводились беседы о последних Пленумах ЦК КПСС, так много значивших для работающих там заключенных.
