моей жене Елене Малозёмовой
Я предлагаю читателям стихи некоторых моих авторских песен. Они существуют в виде клипов на YouTube и аудиоальбомов. Исполняю уже много лет свои песни под оркестровки и гитару на разных творческих концертах, размеещаю на многих порталах и сайтах, Российских и зарубежных. Самостоятельными стихами представляю их впервые.
Как бы философские:
Разбежались линии руки,
Как притоки от большой реки.
Жизнь моя по ним плывёт – не тонет.
Самый достоверный документ,
Лучше дневников и кинолент –
Тонкие разводы на ладони.
И гадалка, взгляд свой хороня,
Врёт мне вдохновенно про меня.
Весело надежды разбивая:
– На твоих ладонях, се ля ви,
Нет в помине линии любви,
Линия судьбы, и та кривая…
Значит, будешь жить, как повелось:
Наугад, вслепую, вкривь да вкось,
Долго, безнадёжно, бесполезно.
И куда кривая заведёт,
Говорить не стану наперёд.
Будет жить тебе неинтересно.
Я гадалке ручку золочу-
Всё равно пойду, куда хочу,
Видели пророков и похлеще!
Хоть и нахлебался на плаву,
Хоть и вкривь, а всё-таки живу.
Столько лет – не больше и не меньше.
Столько лет без груза, налегке
Вниз плыву по бешеной реке,
Руки о пороги обдирая.
Скоро станет не на чем гадать -
Линий на ладонях не видать.
Значит, можно жить, не умирая
Всю жизнь я верил только в электричество,
В свой крепкий горб и верность головы…
А в Книге моей жизни три главы
И лет страниц огромное количество.
Одна глава – с пелёнок до девчонок,
Другая – жёны, дети да разводы,
А третья глава – такие годы,
Как в дамских книгах – много ни о чём.
Меня крестили при закрытой двери
Втихую от соседей и родни.
Мой крест десятилетия и дни
Я молча нёс, да не донёс до веры.
Вперёд бежали ноги раньше тела,
Душа хотела радости и славы.
А я листал через страницы главы
И не читал того, что не хотел.
Отпрыгал, отчирикал незаметно я
И лучшие, и худшие года.
Пока не понял: жизнь одна заветная,
Другой уже не будет никогда.
Но столько лет как утонули в проруби
И стало жаль, что их не возвратишь.
Обратно прилетают только голуби
С любых высот к теплу домашних крыш.
Свой крест к губам я подносил как тост,
За то, что бог простит и не оставит.
И мне ещё десяток лет добавит,
Которые ушли коту под хвост!
Всевышнему, конечно, делать нечего!
Сейчас пошлёт он к чёрту белый свет
И будет убиваться: сколько ж лет
Себе я безвозвратно покалечил!
Свой крест к губам несу в последний раз
И думаю, ну дал бы хоть три года!..
Да, бог с ним, год, мне больше неохота!
Полгода! Месяц! Да хоть лишний час…
Кто мало просит, поступает мудро.
Глядишь, да что-нибудь перепадёт…
Ну, например, ложишься спать, а утро,
Когда уже не ждёшь его, придёт.
Не сдержать мне, ох! вздоха гордого.
Не в деревне ж я дох, я ж из города.
Не месил я навоз и в ночном не пас.
Я нормально рос, как любой из нас.
Я витрины бил и асфальт топтал,
И расти к двадцати ну, как конь, устал.
С головой моей разошлись мы врозь,
Я скучал по ней, но нормально рос.
К тридцати годам стало некогда:
То меня зовут, то я сам зову.
Всё зовут, а пойти просто некуда
Или только по ложному вызову.
Голова моя, ты прости, вернись.
Без тебя мне не сдвинуть гружёный воз.
А на месте стоять к сорока – не жизнь,
Хоть живу, как все, и нормально рос.
Мы рождаемся долго ещё после маминых мук,
Натирая мозоли о жизнь и раня умы.
Мы ползём и не верим, что путь наш всего только круг,
Что туда и вернёмся, откуда отправились мы.
Там шорохи свернулись змеями в углах,
Там брёвна из стены торчат как рёбра
И вечерами в дом заглядывает страх,
Глядит и ухмыляется недобро.
И сто дорог кривых сбегается туда,
Но время их бурьяном затянуло.
Ни на одной из них людского нет следа
И всё живое намертво уснуло.
Там ветер жмётся вбок и солнце не палит,
Не пахнут травы и не мокнут росы.
Там вся земля вокруг и ноет, и болит,
Там всё вокруг себе свободы просит.
И тридевять земель остались позади,
А впереди лишь кочки на болоте.
Никто из этих мест живым не уходил,
А мёртвые подавно не уходят.
И кости их гниют в проклятой стороне,
Которой нет на карте и в помине.
Нашли они приют в забвенной старине,
И время не коснётся их отныне.
И добрый богатырь сюда не добредёт,
Не сдюжит конь, подковы обломает.
А если добредёт, то что он там найдёт?
Лишь то, чего на свете не бывает…
Там в доме на горе живут спокон веков
Погибель вместе с горем бедою.
И этот дом закрыт на сто больших замков
И рвом опутан с мёртвою водою.
И не дойдёт туда никто и никогда,
Но до сих пор мы так и не узнали,
Что если далеко и горе, и беда,
То почему они всё время с нами?
Как хочется однажды вымыть руки.
Но жизнь сурова, жизнь желанья мнёт.
Мне снятся сны: несут мне мыло внуки,
Жена мне полотенце подаёт…
… Но тает сон и годы мчатся рысью,
Несётся жизнь в водовороте дней.
Я знаю, виноват я перед жизнью
И мне не оправдаться перед ней.
Ужасно думать о своей кончине,
Не потому что всё прервётся вдруг.
Тревожно мне, но по другой причине:
Ужель так и не вымою я рук?
Одно лишь утешает. Погребенье.
На одре смертном вымоют всего…
И тут оно придёт, моё мгновенье,
Но жаль, не испытаю я его.
Баллада о пропащей совести
Засмущалась она, улыбнулась и отвернулась.
Что такого сказал я – не помню теперь, хоть убей…
Но ушла, попрощалась и больше уже не вернулась.
Говорили ведь мне, что мы быстро расстанемся с ней.
Нет на свете печальней, чем эта весёлая повесть.
Закрутился сюжет, завернулся в тугую спираль…
То ушла не жена, не подруга, не тёща, а совесть.
Ну, ушла, так ушла. Сам не гнал, потому и не жаль.
Стал я жить-поживать, да добро наживать аккуратно,
Не жалеть о пропащей себе дал суровый обет.
Погуляет, небось, поскулит да вернётся обратно,
Убедится сама, что надёжней хозяина нет.
Стал я жить-поживать, только зависть тревожит и гложет:
Рядом люди как люди – у каждого совесть своя,
Каждый делает с ней, со своей, всё, что хочет и может,
Но тайком от меня, потому что бессовестный я…
Ну, а я в будуарах теперь появляюсь без стука,
Где пристойность с пороком в объятьях укрылись от глаз,
Где неправда и правда любовно ласкают друг друга,
Где храпит добродетель без грима и прочих прикрас.
И недавно у них захотел я узнать хоть немного
Не о том, что за дети плодятся от правды и лжи…
Мне бы только понять, почему же их всех у порога
Совесть смирная ждёт и от них никуда не бежит?
Почему же моя мне насквозь мою душу проела?
Просыпалась чуть свет и моталась за мною как тень,
Уставала она, отставала и сильно болела
На бегу, на ходу, каждый миг, каждый час, каждый день…
И робел я, когда называл кто-то белое чёрным,
Я глаза опускал, если били меня по щеке…
Было совестно мне, что родился на свет обречённым
Я держать журавля, а не только синицу в руке.
Кто-то сильный и злой моей бешеной совестью правил.
И творил я такое порой, что ни в сказке сказать…
