Мм. гг.!
В ответ на всё слышанное мною, на все эти горячие приветствия, мне следовало бы только повторить то, что я сказал неделю тому назад в Москве участникам обеда, подобного сегодняшнему: благодарить невозможно – ибо где найти довольно сильные выражения? Такие часы не забываются до конца жизни; в них высшая награда для писателя, для всякого общественного деятеля. Но здесь, в Петербурге, в виду многих моих товарищей и друзей, тех людей «сороковых годов», о которых так много стали говорить в последнее время и сближение с которыми, столь заметное в рядах современной молодежи, составляет событие – событие знаменательное, – в виду всех вас, гг., мне хочется поделиться с вами следующим, поистине отрадным соображением. Что бы ни говорили о перерыве, будто бы совершившемся в постепенном развитии нашей общественной жизни, о расколе между поколениями, из которых младшее не помнит и не признаёт старшего, а старшее не понимает и тоже не признаёт младшего, – что бы там ни говорили большей частью непризванные судьи, – есть, однако, область, в которой эти поколения, по крайней мере в большинстве, сходятся дружески; есть слова, есть мысли, которые им одинаково дороги; есть стремленья, есть надежды, которые им общи; есть, наконец, идеал не отдаленный и не туманный, а определенный, осуществимый и, может быть, близкий, в который они одинаково верят. Еще недавно, очень недавно нельзя было это сказать; но теперь это истина, это факт, видимый всякому непредубежденному глазу – и нынешний обед один из таких фактов.
Мне не для чего указывать более настойчивым образом на этот идеал; он понятен вам и в литературе, и в науке, и в общественной жизни. Говорящий в эту минуту перед вами написал 16 лет тому назад роман «Отцы и дети». В то время он мог только указать на рознь, господствовавшую тогда между поколениями; тогда еще не было почвы, на которой они могли сойтись. Эта почва теперь существует – если еще не в действительности, то уже в возможности; она является ясною глазам мыслителя. Напрасно станут нам указывать на некоторые преступные увлечения. Явления эти глубоко прискорбны; но видеть в них выражение убеждений, присущих большинству нашей молодежи, было бы несправедливостью, жестокой и столь же преступной… Правительственные силы, которые заправляют и должны заправлять судьбами нашего отечества, могут еще скорее и точнее, чем мы сами, оценить всё значение и весь смысл настоящего, скажу прямо – исторического мгновения. От них, от этих сил зависит, чтобы все сыновья нашей великой семьи слились в одно деятельное, единодушное служение России – той России, какою ее создала история, создало то прошедшее, к которому должно правильно и мирно примкнуть будущее. А потому позвольте мне, человеку прошедшего, человеку 40-х годов, человеку старому, провозгласить тост за молодость, за будущее, за счастливое и здравое развитие ее судеб, и да совершатся наконец слова нашего великого поэта, да настанет возможность каждому из нас воскликнуть в глубине души:
В надежде славы и добра
Глядим вперед мы без боязни!
[1]Печатается по тексту первой публикации: «Молва», 1879, № 72, 15 марта.
В собрание сочинений впервые включено в издании: Т, ПСС, 1883, т. I, стр. 432–434.
Автограф неизвестен.
Обед в ресторане Бореля в Петербурге, устроенный 13/25 марта 1879 г. в честь Тургенева группой профессоров и литераторов, занимает центральное место в цепи петербургских чествований писателя: именно на нем наиболее отчетливо проявился общественно-политический характер чествований Тургенева.
Подробные отчеты об обеде у Бореля поместили все ведущие петербургские газеты. На обеде присутствовали виднейшие представители петербургской интеллигенции в области науки, литературы, искусства, в том числе Н. И. Костомаров, К. Д. Кавелин, А. Н. Бекетов, Я. К. Грот, Н. С. Таганцев, В. Д. Спасович, Д. В. Григорович, А. А. Потехин, Ф. М. Достоевский, Я. П. Полонский, И. Ф. Горбунов и др. Первую речь произнес В. Д. Спасович, назвавший Тургенева «une force naturelle enorme» – огромной природной силой. Он призывал Тургенева снова вернуться к литературной деятельности, охарактеризовав ее как общественно полезную и необходимую[2].
Выступивший далее Н. С. Таганцев отметил большое воспитательное значение произведений Тургенева, а Д. В. Григорович охарактеризовал нравственную личность писателя. К. Д. Кавелин приветствовал Тургенева от имени «людей сороковых годов». «Вы сделали нас, людей сороковых годов, понятными и сочувственными подрастающим поколениям, которые недавно так горячо приветствовали Вас в Москве, – сказал, обращаясь к Тургеневу, Кавелин. – Благодаря Вам, окончился у нас разрыв поколений, над которым скорбно задумывались лучшие русские люди <…> нарождающиеся деятели узнали себя в деятелях, сошедших со сцены, дети узнали и признали отцов, отцы – детей»[3].
В числе приветствовавших Тургенева были также профессор А. Д. Градовский, ректор университета А. Н. Бекетов, академики Я. К. Грот, М. И. Сухомлинов и др.
Слова Тургенева в его ответной речи о существовании общественного идеала – не отдаленного и не туманного, а определенного, осуществимого и, может быть, близкого вызвали со стороны присутствовавшего на обеде Ф. М. Достоевского вопрос: каков же идеал Тургенева? В отчете об этом эпизоде «Вестник Европы» между прочим заметил: «И. С. Тургенев успел дать ответ, но этот ответ мог быть только виден находившимся вблизи, так как ответ был без слов: Тургенев опустил низко голову и развел руками <…>. Тем и кончился этот характерный эпизод, в противность ожиданиям оратора, рассчитывавшего совсем на другой эффект: если, мол, Тургенев промолчит, то тем самым признается, что никаких у него идеалов нет, и покроется стыдом…» (ВЕ, 1879, № 4, стр. 822).
Своеобразную позицию в отношении к чествованию Тургенева заняла редакция «Отечественных записок», отсутствовавшая на литературном обеде в ресторане Бореля. Решительно отвергая упрек в недоброжелательном отношении к Тургеневу, анонимный автор «Внутреннего обозрения», помещенного в апрельской книжке «Отечественных записок», признал большие литературные заслуги Тургенева, но в то же время отказался видеть в нем «примирителя» между двумя поколениями, «…у нас никогда розни поколений не было, – писал он, – а была борьба идей новой и старой за преобладание или, лучше сказать, спор об этом, неизбежный всегда, когда наступающий новый порядок вещей стоит в прямом противоречии со старым, как было у нас при уничтожении крепостного права. Все деятели сороковых годов как в литературе, так и во всех других сферах деятельности, последовавшие за новою идеею, не только не стояли в разрыве с новым поколением, но стояли во главе угла нового порядка, начиная с первого момента эмансипации»
