– Стой! Сворачивай! Во двор! Я почуял.
Митя резко крутанул руль и включил мигалку. Ночной город вздрогнул, шарахнулась оказавшаяся на пути легковушка. Они съехали с хорошо освещенного шоссе и будто пересекли границу живых и мертвых. Вместо гладкого асфальта под колесами оказались колдобины и лужи; свет фар продирался сквозь темень, как сквозь джунгли, выхватывая то чуть тронутые ржавчиной железные качели, то пустые сейчас скамейки, то двери подъездов. В окраинных районах дома представляли собой похожие друг на друга панельные коробки, причем исключительно многоподъездные. Беда для оперативника в таких работать!
Яму они не увидели, но уж ощутили – будь здоров! Машина чиркнула брюхом об асфальт, Митя сквозь зубы выругался, но Костя вообще ничего не заметил. Впрочем, шофер не удивился: раз сказано «я почуял», значит, начинается странное. Все они, когда чуют, становятся странными, будто уже и не людьми.
Костя указал, где остановиться, схватил чемоданчик и выскочил из машины, едва та затормозила. На мгновение замешкался. Два подъезда рядом. В какой? Времени на раздумье не было, и пришлось выбирать наугад.
Подъезд приветствовал запахом кошачьей мочи, окурками и полумраком. Это иногородние уверены, что в Москве везде неоновые огни, дорогие автомобили и сплошной праздник жизни. Те, кто уже пожил в столице, знают, что такая нищета, как в этом городе, мало где встречается. Впрочем, и такая роскошь тоже. Одних это закаляет, других ломает и лишь на дежурных оперативников действует как духовная практика, после которой к жизни начинаешь относиться философски. Сложно стремиться к деньгам и власти или бояться бедности, когда одно сменяет другое со скоростью маленькой желтой машинки, мотающейся по городу по вызовам и провожающей в последний путь нищих и миллионеров, работяг и поэтов, убийц и их жертв.
Запах вел лучше любого фонаря, ноги сами перемахивали через две-три ступени, а в голове стучало «успеть-успеть-успеть!». Слишком мало времени оставалось. Пятый этаж. Это должно быть здесь. Костя вдавил кнопку звонка, еще и еще раз. Залаяла собака, затем раздались шаркающие шаги, звяканье ключа…
– Кто там? – послышался старческий голос. Из-за двери сочилось недовольство. Все они поначалу недовольны, раздражены, пока не поняли, пока не поверили в то, что происходит.
– Фохао. Реинкарнация.
Сдавленный вздох услышать было невозможно, но Костя знал, что он есть. Всегда бывает.
Дверь распахнулась, но, против ожиданий, запах не усилился. Испуганные глаза, взъерошенные седые волосы, полосатая пижама… нет, от этого старика не пахло смертью. Тогда кто же?
– Вы за мной? – пролепетал он.
Костя гаркнул:
– Кто еще в квартире?!
– Я один живу…
Пес жался к ногам старика, не переставая отчаянно, до хрипоты, облаивать странного незнакомца, что ввалился среди ночи, напугав хозяина.
Стоило реинкарнаторам почуять смерть, и окрестные псины сходили с ума от злости и страха. А вот кошки плевали на все с высокого дацана. Говорят, недавно ученые выяснили, что и реинкарнаторы, и кошки живут на границе миров, между жизнью и смертью, а собаки как хранители жизни терпеть не могут проводников смерти. Вот и бесятся и от тех и от других. Сами реинкарнаторы в этот бред не верили, тем более фамилий «ученых» под исследованием не стояло. Зато пресса активно обсасывала новость. У кошек, понятное дело, комментарии получить не удалось.
– Ох… вы что же, за моим Графом? Нет ведь, правда? – обнял старик лохматого сеттера.
Костя даже отвечать не стал. Это первые годы, в начале работы, ему казалось нужным и важным просвещать, отвечать на идиотские вопросы, объяснять, развеивать мифы. Потом стало ясно: все без толку. Народное творчество сильнее всех доводов, фактов и логики. И пусть. Хотят люди считать, что реинкарнаторы – мифические существа с черными крыльями, острыми зубами и когтями? Пусть. Уверены, что те питаются кровью и человеческими мечтами? Тоже пусть. Думают, будто способны наслать на врагов смерть и лично от Князя Смерти получают указания? Да пусть! Лишь бы не мешали работать.
А то впадут в истерику от страха и потратят драгоценные минуты на ерунду. В том году один псих при виде Кости стал убегать от него – по всему подъезду бегал в чем мать родила, орал и отмахивался, так что даже пришлось вызвать шофера на подмогу. Только вдвоем удалось скрутить полоумного и привязать к стулу. Так и помер, бедолага… Но хоть не дрался! Тяжелей всего работать с теми, кто защищается, кто уверен, что сражается за свою жизнь! Вроде с детства всем вбивают в голову правила первой помощи умирающим, объясняют, что делать, если приехала Скорая реинкарнаторская, но большинству это как колокольный звон: в одно ухо влетело, в другое вылетело. Выучил – сдал – забыл. Старик вот считает, будто реинкарнаторам есть дело до домашних питомцев…
Костя не заметил, что прошел насквозь коридор, гостиную и спальню, и очнулся, лишь когда уперся в стену, из-за которой несло чуть сладковатым запахом смерти. В народе его как только не называли: и запахом трупа, и смесью одеколона «Шипр» с жженым сахаром, и даже запахом жареного мяса. Ужасное сравнение, ставшее с легкой руки писателей штампом. Реинкарнаторы от него морщились, все, кого ни спросишь. Грубо очень, наотмашь, и неверно. Смерть пахнет чуть слышно, тонко, она и сама крайне деликатная особа, приходит мягко, как снег, но бескомпромиссно. С жареным мясом честнее сравнивать жизнь. Ни у кого она не бывает, как говорят англичане, well done. То с кровью, то с болью, а то и в печь приходится лезть да по горячим углям ходить. Души иначе не закаляются.
– Что там? – рявкнул Костя, уперев палец в стену.
Старик вздрогнул:
– Квартира в соседнем подъезде, там живут…
Но Костя уже не слушал, ринулся прочь, обратно по лестнице вниз, перепрыгивая ступеньки. «Успеть-успеть-успеть…» – билось в его мозгу.
Он не заметил, как выскочил на улицу, рванул дверь в соседний подъезд и взбежал на пятый этаж. В этом состоянии реинкарнаторы вообще окружающий мир почти не замечают. Тот размывается, будто смотришь через толщу воды: ткань бытия истончается, уходит на задний план, и лишь запах пульсирует, словно вена, соединяющая умирающего с реинкарнатором. Спроси его потом, где был, что видел, – он лишь недоуменно пожмет плечами. Смерть видел, что ж еще?
