Л.Н. Гумилев и евразийство
Концепция евразийства проходит через всю творческую жизнь Льва Николаевича Гумилева. Судьба этой концепции сложна и противоречива. Зародившись в начале 20-х гг. в эмигрантской среде вне России, она как бы сошла на нет уже в начале следующего десятилетия[1]. Книги и статьи евразийцев не доходили до нашей страны долгие десятилетия, поэтому не было, да и не могло быть серьезных советских исследований этого течения. Да и по сей день единственное капитальное исследование евразийства – докторская диссертация… немецкого ученого Отто Босса, изданная в Висбадене в 1961 году[2].
Формально датой рождения евразийства считается 1921 г., когда в Софии вышел сборник статей «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийства». Создателями этого течения были русские ученые, изгнанные революцией из России и осевшие в эмиграции – в Софии, Праге, Белграде, Берлине. И хотя Зинаида Шаховская отмечала, что они «занимали лучшие кафедры в Берлине, Лондоне, Праге» [О соблазне евразийства. – «Русская мысль», 24 марта 1983 г.], все же это была сложная и тяжелая жизнь в отрыве от России, «в атмосфере катастрофического мироощущения» (Н. Трубецкой), с постоянной тревогой о судьбах России. Вот эта тревога, эти раздумья и поиски пути – истинные, глубинные истоки евразийства.
При этом надо учесть еще и специфику Софии тех лет – крах белого движения, трагедия Галлиполи и переброска воинских частей в Болгарию и Сербию, предательство Запада, господствующее чувство безысходности в русской эмиграции. Неизбежен был поиск и рождение альтернативы – реальной, но отнюдь не сиюминутной. Один из видных евразийцев Георгий Флоровский говорил тогда: «Попыткой не считаться с жизнью, попыткой пойти напролом было „белое“ движение, и здесь именно коренился его неизбежный неуспех» [цит. по: С. Рыбас, Л. Тараканова. Похищение генерала Кутепова. – «Наш современник», 1993, № 3, с.84].
Шел поиск идеи-силы, идеи-ценности (определения В. Ильина).
Создателями евразийства были филолог и историк князь Н.С. Трубецкой (1890–1938)[3], географ и геополитик П.Н. Савицкий (1895–1968), сын великого русского ученого-естествоиспытателя – историк Г.В. Вернадский (1877–1973)[4].
Наиболее сжатая, на мой взгляд, формула евразийства дана Н.С. Трубецким. «Национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской империей, а теперь называется СССР, – писал он в 1927 г., – может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемое как особая многонародная нация и в качестве такой обладающая особым национализмом. Эту нацию мы называем евразийской, ее территорию – Евразией, ее национализм – евразийством» [ «Евразийская хроника». Вып. VII. Париж, 1927].
Целью евразийства было «создать новую русскую идеологию, способную осмыслить происшедшие в России события и указать молодому поколению цели и методы действия», – писал П. Савицкий [цит. по: «День», 1992, № 31].
Итак, особая территория, особая «многонародная нация», новая русская идеология. И к каждой из этих позиций Л. Гумилев добавил свое весьма существенное.
Территорию нашей страны евразийцы понимали как особый исторический и географический мир, не принадлежащий ни к Европе, ни к Азии, как неповторимую историческую и географическую индивидуальность (П. Савицкий). Л. Гумилев дополняет это учением о «кормящем ландшафте» и «вмещающем ландшафте» – разном, но всегда родном для данного этноса. Для русских это были речные долины, для финно-угорских народов – водораздельные пространства, для тюрков и монголов – степная полоса.
«Долгое время бытовало мнение, что лес и степь находятся между собой в оппозиции, степняки и лесовики борются друг с другом. В этнокультурном аспекте это мнение глубоко ошибочно; как степняки нуждаются в продуктах леса, так и наоборот» [137а), с.4]. И все капитальные работы Л. Гумилева показывают исторические перипетии этого сосуществования, его неизбежность, его естественность.
В письме к Л. Гумилеву один из главных евразийцев – Петр Савицкий поддерживал эти идеи: «Да, конечно. Вы правы: „сочетание разноодарений“ (или, как говорите Вы, „двух и более ландшафтов“) очень усиливает и ускоряет развитие. В этой Вашей мысли нет никакого противоречия моим мыслям. Я думаю, нет в ней противоречия и мыслям Г.В. Вернадского. Все 1920-е и 1930-е годы я бился над проблемой значения „сочетания разноодарений“ для исторического развития», и далее: «Вы с большой четкостью проследили значение „сочетания разноодарений“ для этногенеза… Вам принадлежит безусловный приоритет в этом важном историко-географическом открытии» (из письма 1 января 1957 г.).
Правда, ему не нравился гумилевский термин «вмещающий ландшафт» – «Продолжаю отстаивать термин „Месторазвитие“. Мне кажется, что он динамичнее, чем „вмещающий ландшафт“… помимо того, он обходится без немецких слов, очень для нас нежелательных» (из письма 17 декабря 1965 г.).
И показательно, что Л. Гумилев в одной из последних своих статей уже сам применил термин «месторазвитие» [137а), с.3].
Говоря об историко-методологических выводах евразийцев, о согласии с ними, Л. Гумилев отмечал: «Но главного в теории этногенеза – понятия пассионарности – они не знали» [ «Наш современник», 1991, № 1, с.132]. И это вполне естественно – если евразийская доктрина была синтезом истории и географии – геополитики, то учение Л. Гумилева, опирающееся на многие выводы евразийства, было синтезом истории, географии и естествознания. «Георгию Владимировичу Вернадскому, – говорил Гумилев, – как историку очень не хватало усвоения идей своего отца – Владимира Ивановича» [там же]. Интересно, что и сам Г.В. Вернадский отмечал: «Я, конечно, приветствую, что он (Гумилев) принимает постановку проблемы „биосферы“ моим отцом –…сюда надо добавить и „ноосферу“» (из письма Г.В. Вернадского).
По Гумилеву, именно пассионарные толчки определили ритмы Евразии, доминацию тех или иных сил в разные периоды истории, а вместе с тем сложный процесс формирования единого целого – Евразии.
Это единое целое не противопоставляется всему «остальному миру» – полицентризм является общеметодологическим принципом евразийства. Евразия – не какой-то мифический центр, доминирующий в мире (а ведь теория известного английского геополитика X. Маккиндера состояла именно в этом), а один из центров. «Евразийский полицентризм предполагает, что таких центров много. Европа – центр мира, но и Палестина – центр мира, Иберия и Китай – то же самое» [ «Социум», 1992, № 9, с.81].
Евразийцы выступали за сохранение самобытности этносов, но никогда – за узкий национализм. Наоборот, Н.С. Трубецкой отмечал, что «человек с ярко выраженной эгоцентрической психологией бессознательно считает себя центром вселенной», а поэтому «всякая естественная группа, к которой этот человек принадлежит, признается им без доказательств самой совершенной». А Л.Н. Гумилев дополнял, что «претензии на всемирность собственной культуры характерны далеко не для всех „межнациональных ликов“, т. е. суперэтносов» [ «Наше наследие», 1991, № 3, с.21]. Не правда ли, звучит сверхактуально?
