Добираюсь до своего кресла и проваливаюсь в полудрему. Шутка ли, почти двое суток без сна. Самолет взлетает, полночь для меня наступит в воздухе, а я уже наполовину в другом месте. Я дома.
Вижу домового Гришку, который крадучись идет вдоль сарая. Ростом он с низкорослого человека, весь покрыт густой черной шерстью. Издали смахнул бы и на медведя, если б не его человеческие повадки.
Гришка – мужик хозяйственный, как говорит про него бабушка. Любит порядок и уважает хороших хозяек, особенно тех, кто готовит с душой и умеет печь вкусный хлеб, и блины, и булочки, и пирожки, и прочие вкусности, от которых чудный аромат на весь дом. К тому же бабушка всегда оставляет Гришке на пробу то кусочек сдобного хлебца, то пирожок, а к нему еще обязательно – блюдце с молоком. Так у нас заведено.
Смотрю на Гришку и вспоминаю, как в детстве мы с ним озорничали. Тогда он так не прятался, как сейчас, и иногда я могла даже разглядеть его глубоко посаженные добрые глаза на лице, заросшем шерстью. Сказать «морда» язык не поворачивается.
С тех пор прошло много лет, и Гришка предпочитает не показываться никому на глаза. Он существо опасливое, осторожное. Так и должно быть. Домовых чаще всего видят только дети, потому как они чего только не увидят, а испугаться им невдомек. Как бы ни было, Гришка уже давно решил, что я выросла, и остепенился, как ему и положено.
Сквозь сон, в котором полуденная жара и я кроме Гришки замечаю еще соседскую курицу, забредшую в наш огород, до меня доносится невнятный женский голос из динамика: «Дамы и господа, мы прибываем в аэропорт Алматы…»
Сознание мое двоится. Понимаю, что идем на посадку, и чувствую, как летающая машина со всей мощью устремляется вниз, очевидно испытывая на прочность пассажирские уши. Однако я очень хочу спать, и видение с Гришкой и курицей не рассеивается, а, наоборот, затягивает меня еще глубже.
Вскоре я уже внутри спальни и ложусь на свою постель. Стало вдруг тихо, и я пытаюсь удобнее устроиться на подушке. Вроде бы это и моя подушка, но какая-то твердая, и щека у меня начинает болеть с той стороны, на которой я лежу. Я вся измаялась и вдруг понимаю, что больше не сплю. Глаза мои еще закрыты, но до меня уже дошло, что справа от моей головы – моя согнутая рука, прижатая к иллюминатору. Она побаливает, оттого что затекла, и, разумеется, не имеет ничего общего с подушкой.
Это все пустяки. Я снова чувствую на себе чей-то взгляд. Это ощущение преследует меня уже целую неделю. Из-за него пять ночей я провела в комнате с включенным светом. Я начинаю сходить с ума из-за бессонницы. И сейчас я абсолютно уверена, что, открыв глаза, ничего перед собой не увижу. Но стоит мне их закрыть, отчетливо ощущаю чье-то присутствие. Если я все же заставляю себя спать, кто-то наклоняется ко мне близко-близко, словно для поцелуя, и мне кажется, что я слышу чье-то дыхание – настолько тихое, что услышать его можно только в звенящей ночной тишине.
Обреченно открываю глаза. Моя тревога сменяется радостью – на меня изучающе смотрит стюардесса, – и в ту же секунду я слышу:
– У вас все нормально? Мы уже приземлились.
– Спасибо. – У меня на лице счастливейшая улыбка, и благодарность я произношу не как дежурное слово, а как выражение глубокой признательности.
Встаю с кресла, на усталом лице стюардессы зажигается ответная улыбка, она освобождает пространство перед проходом и терпеливо ждет, когда я пройду.
Направляюсь к выходу. За мной, подстраиваясь под мой неторопливый темп, бесшумными шажками по мягкому покрытию ступает стюардесса.
В самолете, похоже, ни души. Никогда раньше не доводилось так крепко уснуть и ничего не слышать. Об этом я и думаю, медленно пробираясь между кресел и стараясь не зацепиться обо что-нибудь углами своей громоздкой ручной клади. Вот и выход. Стюардесса прощается со мной и остается в салоне.
Я оказываюсь в рукаве, ведущем в здание аэропорта, – длинном, более-менее широком коридоре. На меня немного давит пустота, никого рядом нет. Хочется поскорее очутиться среди людей. Увесистые сумки не мешают мне, как в самолете, они свободно болтаются по бокам, и я могу двигаться быстро.
До входа в здание остается около десяти шагов. Кто-то пялится мне в спину, я не оборачиваюсь. Там никого нет, говорю себе и не верю. Тот, невидимый, позади меня дышит мне в затылок. Внутри нарастает паника, я убыстряю шаги и чуть ли не забегаю в здание аэропорта.
Мне встречается пожилая уборщица. На секунду оторвавшись от швабры, она бросает на меня недружелюбно-удивленный взгляд. Что я сделала? Ах, да, прошла по только что вымытому полу.
Все равно я рада ее видеть. Незримый наблюдатель исчезает, как только рядом со мной оказывается кто-нибудь.
Выхожу на улицу. Тротуар перед входом занят кучками разнообразного народа: несколько иностранцев приличного вида, пара-тройка каких-то подозрительных личностей, смахивающих на киношных гангстеров, и обычные местные жители.
Алматы одинаково подставляет всем нам нездоровые, душные объятия. Без удовольствия вдыхаю то, что бьет в нос. После Астаны эта газовая смесь воспринимается не как воздух, а как быстро проникающий яд. Вдох-выдох несколько раз, и снова привыкаю к родной отраве.
– Такси, девушка? Куда едем?
Местные «эх, прокачу!» смотрят пристально, ожидающе. Глаз профи моментально распознает пассажиров вроде меня, которых никто не встречает. В разноголосом шуме выделяется позвякивание ключей, крутящихся на пальцах таксистов. Видимо, они изнывают от отсутствия клиентов. Выбираю самого старшего и безобидного на вид дядьку, устало называю адрес.
– Зверева… Компот1, что ли?
– Да, – почти шепчу, забираясь как в спасительную колыбельку на заднее сиденье машины, где расстелено разноцветное лоскутное одеяло.
Оно приятное на ощупь – само толстое, а поверхность гладкая, чуть прохладная. Точно такие же шьет бабушка. В школе на уроках труда мы делали коврики и салфетки из кусочков яркого бархата – синего, красного, зеленого. Мне, криворукой, это нравилось больше, чем шить унылые фартуки и ночнушки.
– Понял. – Лысая голова в тюбетейке кивает, это я определяю по тому, как расправляются и сжимаются складочки на упитанном затылке водителя. И весь вид этого толстяка успокаивающе меланхоличен.
Автомобиль под стать хозяину – салон просторный, по-домашнему уютный: застеленное мягкое сиденье, на боковых окнах вместо тонировки старомодные шторки. Шум заведенного мотора убаюкивает не хуже какой-нибудь монотонной песенки. Я устраиваюсь на удобно разложенном одеяле и прислоняюсь к окну.
