В дни нашей юности Ноель Ансон, и я были большими друзьями, но наши жизни и желания направили нас по разным путям. Мы не виделись лет шесть и вот две недели тому назад случайно встретились в клубе. Нам столько надо было сказать друг другу, что мы, как это часто случается, бессвязно болтали, прерывая ценные эпизоды веселыми воспоминаниями и опытом. Тем не менее из всего сказанного ярко выступали главные факты нашей жизни. Мы оба женились.
– Моя жена, прекрасная женщина, – заявил я, осталась в Новой Зеландии ухаживать за своим престарелым отцом, а жена Ансона, также прекрасная женщина, – рыцарски настаивал он, – нашла нужным развестись с ним шесть месяцев тому назад.
Тем не менее одну историю Ноель Ансон не испортил своей поспешностью. Он долго молча ее вынашивал, пока, после десяти часов, угол, занимаемый нами в курительной комнате, оказался в полном нашем распоряжении, а я, по его мнению, выговорился настолько, что был в состоянии внимательно и уютно молчать. Дорогой Ноель, он очень любил рассказывать истории!
– Ты первый, кому я это рассказываю, – начал он, явно уклоняясь от истины, и спокойные серые глаза моего друга Ноеля Ансона зажглись тем сладострастием с каким рассказчики всего мира гипнотизируют свои жертвы. Вероятно, мягкий Марло так же зачаровал своих слушателей, когда неумолимо вел их по лабиринту карьеры «Лорда Джима» и другим дебрям воображения Конрада.
– Это старо, старше материала, из которого сделаны горы и армяне, – сказал он, – вечный рассказ о неизбежной женщине, сидящей одиноко в неизбежной ложе неизбежного театра, куда наш неизбежный молодой человек попал случайно с мыслью убить скучный вечер. История дает готовую формулу, и я отвечаю только за подробности.
Итак, несколько лет тому назад я одиноко сидел в креслах старого театра Империал. Я мрачно курил и наблюдал за легкомысленными любимицами рампы и за молодыми людьми, даже не старавшимися подражать тем немногим джентльменам, с которыми стоило бы знакомиться. Как вдруг, обведя взором верхний ряд лож, я увидел изумительную женщину, всю в белом, одинокую и загадочную… Создалась привычка повторять заученные фразы, но если я скажу, что при виде ее у меня сперло дыхание, это будет истинной правдой. Вот она – чудесная реальность в этом скучном месте! Светоч, освещающий самые темные тайники этого мавзолея! Она являлась резким контрастом окружающему. Она была, существовала, очаровательная, жизненная…
Ты понимаешь, ее красоту усугубляло очарование неизвестного. На ней не было ни малейшего отпечатка полусвета, ничто не намекало на то, что она в любой момент может стать любовницей крупного коммерсанта, а эта мысль, черт возьми, могла явиться по отношению к каждой женщине, имевшей смелость сидеть так, – одной и такой изящной – на переднем месте ложи театра Империал. Родная сестра при таких условиях вызвала бы сомнение. Но есть какое-то особое тонкое достоинство, которое при всяких обстоятельствах не дает принять хорошо одетую женщину за куртизанку. Француженки говорят, что англичанки не обладают этим свойством, a англичанки говорят, что у француженок нет ничего, кроме этого качества. И эта черноволосая, неподвижная, чуждая женщина обладала такой несомненной корректностью. Ты понимаешь, она была безупречна, было бы дерзостью предположить, что не она сама зашла к ювелиру Картье и купила жемчужную нить, охватывающую ее шею. Хотя она сидела в одной из верхних лож, я видел ее отчетливо.
«Желанная» – вот что наполняет все мысли человека, захваченного такой красотой. Желанная! Хотелось протянуть над головами дрянных людишек длинную грациозную руку и выхватить ее. Но не силой, потому что она должна сама сдаться. А что будет потом, после того, как ты ее привлечешь к себе, будет зависеть от того, что она за женщина, и что ты за мужчина.
Конечно, нельзя было пропустить такой случай, не испробовав все средства. В первый же антракт я бросился к рыжеволосому типу, дежурящему за конторкой, и сказал ему, чтобы он послал мальчика с запиской. Все это, конечно, произошло не в одно мгновение, потому что записка, само собой разумеется, должна была быть самого изысканного свойства, заключать в себе совсем особенную дерзость, которая не была дерзостью только потому, что была такой особенной. Ты понимаешь, что я хочу сказать… Записка должна была быть безукоризненна. Не банальна и не слишком заискивающа. Ни деревянных sabots, ни ночных туфель, а очаровательные ботинки от Лоб. Ты думаешь, я преувеличиваю, но я действительна кроваво потел над этими краткими строками; ну как не опасаться, что из-за одного какого-нибудь неловкого слова можно было упустить лучший случай в жизни.
Я, наконец, отослал записку, в которой выражал безумное желание, чтобы она оказала мне честь отужинать со мной, и в то же время извинялся за свою чудовищную дерзость и сообщал, что я сижу в третьем от конца третьего ряда кресле. Да, кстати… Всегда выгодно взять кресло. Представь себе, разве можно писать очаровательной женщине, заплатившей за ложу четверть годового жалования своей горничной, сидя на дармовом клубном месте, ты только подумай! Я вздыхаю с облегчением, когда вспоминаю, что мог пропустить такой случай. Я не сноб, но оппортунист.
В следующий антракт я получил ответ… Я волновался, дрожал. Почерк изобличал в ней иностранку. Две, три холодные строчки, в которых она разрешала мне зайти к ней в ложу по окончании представления. Конечно, вступления всегда скучны, но на этот раз показались, пожалуй, менее скучными, чем обычно, может быть, потому, что я чувствовал себя так приподнято и так склонен был восхищаться. И, оказалось, я был вполне прав. Она очаровательно говорила по-английски, но небольшие ошибки изобличали в ней «знатную иностранку».
При моем появлении она тотчас же извинилась за свою «грубость», которая заключалась в том, что она в своей записке не выразила ни согласия, ни отказа на приглашение поужинать.
– Будем чистосердечны, – сказал я. – Вы, конечно, хотели кинуть взгляд на пригласившего, раньше, чем…
– Нет, я хотела кинуть взгляд на приглашенного, быстро ответила она.
По легкой дрожи в голосе я впервые догадался, что она очень застенчива. Я еще никогда в жизни не чувствовал себя таким мало интересным. Я весь пылал. Знаешь, как это иногда бывает?
– У меня очаровательный дом, – объяснила она. – Если вы не сочтете меня неискренней, скажу, что буду очень польщена, если вы поужинаете со мной…
Я все еще стоял. Она сидя повернулась ко мне и смотрела снизу-вверх на меня. Она улыбнулась, и ее пальцы слегка дотронулись до моей руки.