«Везет же некоторым! – завистливо воскликнул мастер по ремонту моей техники, нуждающейся в постоянном ремонте. – Вы смотрите телевизор, а вам за это еще и деньги платят».
Признаюсь: данное счастье свалилось на меня неожиданно. Работала в отделе литературы крупной газеты, ничего не собиралась менять в жизни, но судьба выбросила фортель. Вдруг выяснилось, что литература в лице заведующей отделом более почему-то не нуждается в моих услугах. Единственная возможность не быть уволенной – попытаться освоить профессию телеобозревателя. Впавшая в изнурительные демократические преобразования редакция остро нуждалась в человеке, исследующем жизнь сквозь призму далеко не магического кристалла.
По мере овладения новой профессией выяснилось неприятное обстоятельство: больше всего на свете я не люблю смотреть телевизор. К бессмысленному и беспощадному «ящику» приучала себя мучительно и насильно – так приучают малышей к ненавистной манной каше. Через неделю стала отличать каналы, не глядя на логотипы. Еще через месяц освоила искусство считывания контекста. Через два – с удивлением заметила закономерность: в нашем отечестве первая реальность подчинена второй, а не наоборот, как диктует здравый смысл.
Когда-то Россия слыла литературоцентричной страной. Последние лет двадцать она превратилась в страну телевизионную. Строительство властной вертикали (самый успешный вид строительства в наших широтах) и отсутствие публичной политики привело к забавным результатам: существует только то, что существует в телевизоре. По мере укрепления вертикали в нем оставалось два вида зрелищ – попса в безбрежном формате (на льду, в цирке, на необитаемом острове, в армии, в постели друг с другом) и президент. От попсы тошнило. Президент был интересен. Ведь эту Галатею лепил на наших глазах Пигмалион-ТВ. Национальный лидер рождался, мужал и развивался, омываемый волнами народной любви, в прямом или не очень прямом эфире.
Неожиданно для себя поняла, что состав моих текстов меняется. Попытка через телевизор понять, «что же будет с родиной и с нами», приводила опять же к попытке осознания феномена Путина. Когда президентов стало два и политическая конструкция обернулась гибким трансформером, ситуация стала совсем уникальной и потому особенно интересной. Профессия телеобозревателя, мыслящего еженедельными колонками, заставляет остро чувствовать время.
В книге я решила ограничиться последним электоральным циклом, который начался в 2008 году и закончился в 2012-м. У каждого года своя физиономия, поэтому каждому из них посвящена соответствующая глава. Хочется думать, что собранные вместе они дадут и читателю представление об экстракте времени.
И, наконец, последнее предуведомление. В моей практике не раз и не два бывало такое: начинаешь писать статью в одной стране, а заканчиваешь уже в другой. Так случилось и в декабре 2011 года, когда люди вышли на площадь. Телевидение затихло, замерло, чуть пришло в себя, но вскоре растворилось в глубоком новогоднем сумраке. Выход из сумрака (и новогоднего, и экзистенциального) – дело сложное и длительное. И опять – развилка, в центре которой – «ящик». Один вариант развития событий: куда повернется колесо русской истории, туда же – и телевизор. Другой, более привычный за последние десятилетия: колесом истории снова будет рулить ТВ.
Как говорит в таких случаях моя подруга, дальнейшее покажет будущее.
2008-й. Цвет времени – защитно-серый
Однажды по телевизору транслировалась церемония вручения общенациональной премии «Лица года». В номинации «Лучший актер» победу одержал Сергей Безруков – за исполнение роли Саши Белого в телесериале «Бригада». Заслуженный бандит России явился на торжество в гриме Пушкина, роль которого он играет в спектакле Ермоловского театра. Благодарственные слова Безрукова следует высечь золотом на телецентре в Останкино: «Я счастлив, что в моем лице и Пушкину достанется эта высокая награда». Трогательный союз «и» взывает к размышлениям на тему культурной иерархии.
Трудно сказать, когда именно произошел сбой понятий. Мы умудрились не заметить, как место основной культуры заняла культура маргинальная. Когда Алла Пугачева называет Игоря Николаева Моцартом, зрители по обе стороны экрана ничуть не удивлены. Ибо приучены к мысли: Моцартом не рождаются, им становятся с благословения Примадонны. Когда Александр Розенбаум гордо сообщает: «Я не принадлежу к попсе», он прав. Розенбаум не поп-идол, но властитель дум; Пушкин от шансона теперь «главнее» Пушкина. Когда именем Димы Билана называют детишек и улицы, это воспринимается всеми как должное, потому что он сегодня – гордость великороссов. Если телевидение двадцать лет предпочитало любым стратегиям развития лекала шоу-бизнеса, то электорат выбирает не Моцарта с Пушкиным, а Николаева с Розенбаумом. На заре новой культурной эры Михаил Козаков, замечательный актер, режиссер, писатель, прозорливо предложил дополнить Нагорную проповедь одиннадцатой заповедью: не утоми! Теперь и она выглядит слишком деликатной. Не парься! – призывает нас ежеминутно голубой экран.
Все, что касается звезд, относится к зоне повышенной сакральности. Их жизнь проистекает на экране в прайм-тайм, поэтому здесь не может быть мелочей: никто не забыт, ничто не забыто. Никас Сафронов настойчиво напоминает, что никогда не носит трусы; Мария Арбатова вдохновенно рассказывает о личных атласных лифчиках; Ксения Собчак делится впечатлениями о своем предменструальном синдроме… Но как только речь заходит о подлинных людях культуры (передачи о них стыдливо прячутся в тени ночного эфира) – хоть святых выноси; тут врут не только календари, но даже некрологи. Писателя Анатолия Гребнева, основоположника отечественного психологического кинематографа, окрестили Наумом и показали фотографию режиссера Льва Кулиджанова. Когда умер Кулиджанов, его приняли за Марлена Хуциева, к счастью, живого. Литературоведа Александра Панченко, автора блистательных историософских телециклов, вроде ни с кем не спутали, но обозвали писателем-фантастом. О смерти девяностошестилетней Эммы Герштейн, уникального мемуариста, друга Ахматовой, Мандельштама, Петровых, и вовсе не сочли нужным сообщить. Сегодня не стыдно не знать тех, кем следует гордиться. Даже числящийся в культурных оракулах Дмитрий Дибров (он чем дальше, тем больше смахивает своей творческой манерой и манерами на одного замечательного персонажа Достоевского – льстивого надворного советника Лебезятникова) позволяет себе путать в кадре умерших с живыми. Вот он на одной из своих программ подсаживается к очередному гостевому столику со скорбным выражением лица: «Мы помним Александра Прошкина, но нет его теперь с нами. Зато, – голос Дмитрия теплеет, быстро освобождаясь от горечи утраты, – у нас здесь его сын, тоже режиссер». Сын заметно удивлен: «Слава-те господи, мой отец и теперь с нами!» Дибров мгновенно «переодевает» лицо, продолжая лить нескончаемый елей. Разумеется, от ТВ невозможно требовать точности Брокгауза и Ефрона, но стремительность полета в бездну невежества пугает.
