– Ты не понял, Мразь, – мне нужна эта душа!
– Но, Хозяин, – пролебезило существо.
– Ты, смеешь мне перечить?! – в пещере стало темнее.
– Нет, нет, нет, – попытался он сжаться. – Но мы… пока не можем, – проговорил совсем тихо.
– Что? – блеснули недобрым светом оранжевые глаза.
– Мы не можем, – чуть громче произнес раб.
В следующую секунду Мразь оказался прижат к стене. Хозяин, хищно ощерившись, приблизился к нему вплотную, дыхнув смрадом.
– Что значит»«не можем»»? – вкрадчиво спросил он.
– Он еще не достиг совершеннолетия, – промямлил раб и зажмурился, ожидая, что Повелитель его убьет.
– Жаль, – спокойно раздалось, и Мразь плюхнулся на пол, отпущенный из когтистой лапы. – Сколько ему осталось?
– Четырнадцать дней, девять часов и двадцать три минуты, Господин, – выпалил раб.
– Две недели, – прорычал Владыка, постукивая когтем по подлокотнику трона. – Следи за ним.
– Да, Хозяин, – Мразь поклонился до пола и задом вышел из зала.
– Недолго тебе властвовать. Скоро этот мир приклониться пред моим троном и тогда… – чешуйчатый кулак с силой сжался, вгоняя когти в мясо.
В темноте зала блеснули глаза, и красный раздвоенный язык прошелся по губам.
То лето запомнили даже те, кто еще не прожил свою четверть века. Это был единственный год и единственное лето, когда температура зашкаливала за сорок градусов. Город изнывал от жары: асфальт, казалось, плавился прямо под ногами, люди старались не выходить на улицу, прячась по квартирам, а кто-то на работе. Однако даже там: при открытых окнах, включенных на полную мощность вентиляторах и галлонах холодной воды, не было спасения. Единственное, что хоть как-то помогало – лес.
Небольшой, полумиллионный город был окружен густым лесом. Дубы, ели, сосны, березки, клены – смешанное зеленое братство, под которым и в котором сейчас старалась укрыться от зноя большая часть население… ну это те, кто не работал. Ведь были и такие, кому не так повезло.
Родов Петр Михайлович был старейшим акушер-гинекологом в пятой городской больнице. Высокий, статный мужчина шестидесяти лет, с белыми, как лунь волосами зачесанными назад. Пронзительные ярко-синие глаза, смотрящие, кажется, вглубь тебя. Нос с горбинкой и теплая улыбка губ. В больнице не было ни одной женщины: будь-то пациентка, уборщица или сам главврач, которая бы ни влюбилась в него. Он был»«врачом от бога»» – так о нем отзывались все пациентки и врачи.
В этот день он дежурил. Родильное отделение было почти пустое, всего пять рожениц, трем из которых скоро рожать, еще двое лежат на сохранении. День обещал быть тяжелым. Нет, не потому что так много народу, а потому что:
– Эта жара меня скоро уморит до смерти, – тяжело выдохнул Петр Михайлович, вытирая шею мокрым платком, стараясь не капать на документы.
Окно было распахнуто настежь, вентилятор гонял раскаленный воздух, не, сколько помогая, сколько издеваясь над врачом, а ведь сейчас только восемь часов утра – что будет днем? Только лес, что почти вплотную подходил к родильному отделению – там любили гулять пациенты – давал хоть какое-то спасение. Его кабинет как раз выходил на солнечную сторону, и Петру Михайловичу приходилось смотреть на огненный шарик вплоть до вечера, пока он не перекатывался на другую сторону больницы. Родов любил солнце и только поэтому не хотел менять кабинет на другой, а ему предлагали. Он любил наблюдать как оно встает из-за леса, пробираясь по верхушкам деревьев тонкими, слабенькими первыми лучиками, как бы обволакивая их. Взбирается по стене на второй этаж и, приветствуя, проникает в кабинет. Солнце дарило ему радость, и каким бы тяжелым не был день – порой Родов задерживался до ночи – он знал, что солнышко, выглянув из-за горизонта, вновь проникнет к нему, согревая своими руками.
– Петр Михайлович, – ворвалась в кабинет молоденькая медсестра, – у Волосовой воды отошли, – нервно выпалила она.
– Спокойно, голубушка, спокойно – ничего страшного не произошло, – успокаивающим голосом произнес он, отрываясь от бумаг. – Вы, сядьте, отдохните, а то, поди, набегались сегодня? – указал он на стул и графин с водой.
– Спасибо, – смущенно ответила девушка, разглядев, что под белоснежным халатом врача одета майка.
Жара – единственное оправдание, которое можно придумать для того, чтобы Родов Петр Михайлович сейчас сидел за столом в халате, надев под него только трусы и майку. И то, последнее было не обязательно, просто не хотел смущать коллег и пациенток, да и он так себя чувствовал хоть немного одетым.
– Недавно у нас? – улыбаясь, поинтересовался доктор у медсестры.
– Угу… То есть – да, – кивнула она в ответ. – Месяц назад училище закончила. По распределению попала сюда.
– Понятно, – вновь улыбнулся Родов. – Ну пошли тогда, посмотрим, что там у Волосовой творится.
Роддом был еще довоенной постройки. Большое, массивное здание с высокими потолками и лепниной на стенах. Чтобы подняться на второй этаж, нужно было преодолеть широкий лестничный пролет с гнутыми перилами – лифт здесь так и не поставили, поэтому рожениц старались держать на первом этаже. На втором находились кабинеты врачей и процедурные.
Волосова Екатерина, молодая женщина двадцати пяти лет, поступила в роддом на тридцать пятой недели беременности. Все шло превосходно, ребенок развивался нормально и должен был появиться точно в срок. Так и произошло.
– Ну-с, матушка, как у нас дела?
Родов всех рожениц называл»«матушка»», ему доставляло удовольствие видеть, как готовиться к появлению на свет новая жизнь. И самым важным в этот момент был только один человек – матушка.
– Спасибо, Петр Михайлович, все хорошо… ой, – вздрогнула молодая женщина.
– Непродолжительные схватки, раз в двенадцать минут, – тут же пояснила акушерка, что находилась рядом.
– Ну это нормально, – успокаивающе погладил доктор девушку. – В первый раз рожаете?
– Да.
– Главное ничего не бояться, ребенок все сделает сам, когда сочтет нужным. Позовите меня, когда схватки будут раз в пять минут, – обратился он к акушерке.
В половине двенадцатого к нему вошла все та же молодая медсестра и радостным голосом сказала, что:
– У Волосовой схватки участились – каждые пять минут, – чуть ли не с гордостью возвестила она.
– Хм, странно. Рановато как-то, – поднялся Родов из-за стола. – Хорошо, пойдем, покажу тебе самое прекрасное, что может быть на свете… Эх, молодежь, – ребенка – усмехнувшись, пояснил Петр Михайлович смущенной девушке.
– Ну, давай, матушка, тужься… Давай, он ведь хочет выйти, – уговаривал он Екатерину. Волосова с раскрасневшимся лицом цеплялась за простынь и надрывалась в громком вое. Ей не помогала даже анестезия, которую в нее вкачали уже сверхдопустимой нормы – больше было нельзя.
