Часу в девятом утра, вдоль ряда домов, тянущихся от Триумфальной арки к Булонскому лесу, в Париже, шел человек лет сорока, широкоплечий, с физиономией истинного сына Америки.
Густая, рыжая борода, квадратно подстриженная, украшала нижнюю часть его лица, но усы были тщательно выбриты, а густые, тоже рыжие брови, сильно нависшие на впалые, проницательные глаза, делали выражение его лица чрезвычайно серьезным, даже суровым. Костюм на нем был, хотя вполне приличный, и в высшей степени практичный, но говоря языком бульваров, не имел ни малейшей претензии на шик, очевидно, он был сшит за океаном. Был довольно холодный ноябрьский день, ветер порывисто шумел по аллеям авеню, и порой мелкие снежинки резали лица путников, шедших против ветра.
Но, казалось, наш пешеход не обращал ни малейшего внимания на ветер и холод. Он даже не поднял капюшона теплого пальто, или не спустил наушников, прилаженных к покойной, теплой, дорожной фуражке, тоже американской формы. Он шел небрежной, неторопливой походкой фланера, совершающего обычную прогулку, хотя ранний час дня, а в особенности погода не могли вызвать многих подражателей. Действительно, тротуар был почти пуст и встречающиеся изредка пешеходы, с удивлением осматривали друг друга, словно спрашивая мысленно: зачем это тебя вынесло из теплого угла в такую непогоду?
Поравнявшись с домом величественной архитектуры, украшенным целым десятком колонн белого мрамора, и таким же числом статуй, поддерживающих пилястры резного балкона, прохожий замедлил шаг, посмотрел сначала в маленькую записную книжку, потом на номер дома, скромно приютившийся на середине свода ворот.
– Здесь! – произнес он с уверенностью. – Таким я представлял её дворец… Великолепно!.. Последние слова он скорее подумал, чем произнес, и пройдя вдоль фасада дома, повернулся и пошел обратно.
В это самое время из ворот дома вышел человек в черной ливрее, с меховым воротником и, оглянувшись, чтобы убедиться, что никто за ним не подсматривает, быстро сделал несколько шагов по тротуару и, увидев проезжающего извозчика, махнул ему рукой, тихо сказал какой-то адрес, вскочил в карету и захлопнул дверцу.
При первом взгляде на этого ливрейного молодца, прохожий в американском костюме невольно вздрогнул.
– Васька Шило, – шепнул он про себя. – Вот он где! Но изумление его еще больше увеличилось, когда он заметил, что лакей сел в наемную карету и быстро поехал вдоль по авеню.
В то же мгновение, казалось, какая-то мысль мелькнула в уме пешехода. Он быстро подозвал проезжавший фиакр и ломаным французским языком, мешая английские слова, приказал ехать как можно скорее вслед за каретой, только что увезшей лакея. Экипажей на бульваре было очень мало, и фиакр был еще в виду.
Полученный «роur boire» [чаевые (фр.)] подействовал прекрасно, и через несколько минут оба фиакра ехали один за другим, но американец, вероятно, от движения экипажа почувствовал холод и накинул себе на голову капюшон и спустил наушники фуражки, так что они более чем наполовину закрыли ему лицо. Погоня продолжалась недолго. Первый фиакр остановился и из него выпрыгнул лакей, но на этот раз и он, очевидно, переоделся: ливреи на нем уже не было, но шикарно сшитое пальто горохового цвета с котиковым воротником облегало его стройную фигуру. Очевидно, он не хотел являться, куда ехал, в официальном наряде лакея.
Догадка эта была справедлива, так как, оставив фиакр на углу бульвара, он уверенной и твердой походкой прошел около ста шагов и смело позвонился у бронзовой, изукрашенной резьбой двери, чудного дома-дворца, выходящего в парк Монсо.
Изящно одетый швейцар открыл дверь, взглянул на поданную ему визитную карточку и, вежливо поклонившись, пропустил в подъезд щеголеватого посетителя.
Ни один из этих маневров не укрылся от проницательного взгляда американца. Он приказал своему фиакру проехать еще несколько шагов и остановиться. Очевидно, он ждал возвращения таинственного посетителя.
Ждать ему пришлось не долго. Не прошло и пяти минут, как дверь вновь открылась, и швейцар с таким же низким поклоном проводил гостя в гороховом пальто.
Быстро подойдя к дожидавшемуся его фиакру, он сел, и карета покатилась. Американец следовал за ним по пятам. Очевидно, эта погоня имела для него большой интерес, так как он с лихорадочным вниманием следил за экипажем. Наконец, после долгого конца, фиакр остановился у одного из домов Сен-Жерменского предместья, и из кареты вышел тот же ливрейный лакей, каким вошел он в карету в первый раз. В руках у него было письмо, которое он и передал стоявшему у двери швейцару.
– Вот уж вы как, – заметил привратник с улыбкой: – в фиакрах письма развозите?
Лакей ничего не ответил, только усмехнулся, как бы говоря: это нам нипочем и, пожав руку привратнику, сел в фиакр и помчался обратно. На этот раз он возвращался домой, и американец заметил, что он вошел в отель, с колоннами и статуями у Триумфальной арки, не как чужой, а как свой, без звонка, малым ходом, потрепав по плечу красивого молодца, в темно-синей ливрее грума.
Очевидно, что больше следить было нечего, и американец велел ехать в Гранд-отель. Ему хотелось поскорее быть одному, чтобы собраться с мыслями, ориентироваться в сделанных открытиях.
Взобравшись в третий этаж, он принесенным ключом отворил дверь довольно обширного номера, тщательно запер дверь и, сбросив пальто, сел к столу, облокотился на руку и глубоко задумался.
– Да, да, быть не может иначе, – заговорил он сам с собой после долгого раздумья. – Я хорошо узнал Ваську Шило? Он на службе у Марьи Михайловны Карзановой, теперь графини Мирабель… Зачем же он ездил к Клюверсу?.. Его посылали?.. Нет, не может быть, он иначе бы не снимал ливреи… Следовательно, он являлся к Казимиру Яковлевичу Клюверсу, как человек знакомый, или, по крайней мере, нужный… Я не мог ошибиться: дом, в который он ходил, № 43, в парке Монсо, принадлежит Клюверсу… Теперь зачем же он ездил в Сен-Жерменское предместье?..
– Эврика! – чуть не вскрикнул американец. – Он был послан графиней Мирабель с письмом к графине Бофор, а по дороге переоделся и явился по своим делам!
– Браво! Браво! – Васька Шило разбойник – хуже даже. Клюверс миллионщик, но это не мешает ему быть десять раз убийцей-отравителем!.. Следовательно, где они двое, там преступление – но… над кем? Из-за чего? Из-за денег?.. Нет, Клюверс так богат, что из-за денег не станет рисковать?.. Из-за чего же?.. Из-за личной безопасности, из-за компрометирующих улик! Я уверен, что здесь затевается преступление!.. Зачем им иначе сходиться?.. И дел вероятно, не шуточное: из-за пустяков и Клюверс не пустит на порог Ваську, и Васька не станет рисковать своей шкурой!.. Я его хорошо знаю, да и счеты между нами не все еще кончены! Ну-с, Казимир Яковлевич, ожидаете ли вы моего визита – не знаю, а что я к вам явлюсь – это верно, но только не теперь, а когда время придет… Ха-ха-ха!.. Вы думаете, что меня уже и на свете нет!.. Нет, батенька, такие люди по два века живут, если на первой полусотне не покончат в пеньковом галстуке!.. Вовремя же я попал в Париж, а все спасибо Капустняку, пристал как с ножом: поедем да поедем, смерть как Америка надоела!.. А вот и он, легок на помине, – уже громко проговорил американец и пошел отворить дверь, в которую слышался легкий стук. Но каково же было его изумление, когда, вместо ожидаемого им Капустняка, он на пороге увидал молоденькое, хорошенькое, смеющееся личико молодой девушки с умными, слегка плутоватыми карими глазками и ослепительно белыми зубами.
