Бухара, 1920 год.
Время было около двух ночи, а эмиру Бухары Саид Алимхану все не спалось. Уже вторую ночь его одолевала бессонница, и на то была очень серьезная причина.
Накинув на плечи ночной халат, обшитый золотыми нитками, эмир покинул спальню. Это был мужчина с красивым лицом, аккуратной бородой и выпирающим животом. Ему еще не было и сорока.
У двери в спальню правителя стояли часовые в красных кафтанах с длинными ружьями. Они дремали, свесив головы. Коридор освещали английские лампы, установленные в стенных нишах. Услышав скрип двери, охрана вздрогнула и тотчас вытянулась в струну.
– Вы что, спите? – недовольно спросил эмир.
– Никак нет, наш почтеннейший государь, – торопливо забормотали один за другим стражники.
– А мне кажется, вы спали. Вот так вы охраняете своего благодетеля.
– Что вы, наш государь, как можно, мы просто опустили головы, – заверил старший по чину.
Будучи по природе незлым человеком, эмир сразу успокоился, сказав про себя: «А может, в самом деле, они не спали. И все же им не место возле моей спальни, пусть несут службу в другом месте».
Алимхан вышел на крыльцо своего дворца и стал спускаться вниз. Отряд личной охраны, стоявший у входа в два ряда, вмиг принял стойку «смирно». Их тридцатилетний командир, который доводился эмиру племянником, шагнул навстречу эмиру и отдал честь.
Эмир сказал:
– Ахмад, смени караул у моей спальни: не нравятся они мне.
– Будет исполнено, великий эмир, прямо сейчас уберу их оттуда.
– Уже какой день мне не спится: дела все тревожат. Те, кто думает, что быть эмиром легко, – настоящие глупцы. Я погуляю в саду, но пусть твои люди держатся от меня поодаль, дабы не мешали мыслить.
– Великий эмир, я понял вас.
Стояли последние дни мая. В саду еще стояла прохлада, от травы под густыми чинарами тянуло влагой. Эмир, заложив руки за спину и выставив живот, стал расхаживать по аллее от одного дерева к другому. Иногда он замедлял шаги и застывал в глубоком раздумье. Затем снова двигался, пока не опустился на одну из скамей. Свесив тяжелую голову в чалме, эмир продолжал думать о несчастье, свалившемся на его голову. Что же тревожило правителя? Бухарское ханство оказалось в окружении большевиков. Кругом они установили Советскую власть, и кольцо вокруг бухарских земель все стягивается, хотя большевики клянутся эмиру, что не нарушат мир и не нападут на суверенную Бухару, которая всегда дружила с Россией. Однако это лишь слова – на деле красноармейцы уже захватили часть городов, в их числе Карши – второй город Бухарского ханства. Отныне у эмира Алимхана уже не осталось никаких сомнений, что очень скоро «красные» двинутся на его столицу. Об этом не раз доносили верные люди из советского Туркестана. Если такое случится, то Бухаре не спастись: им самим не удержать город. То же самое говорит его военный советник, полковник русской армии Николаев. Несмотря на превосходящую во много раз численность, Бухарская армия технически слабее. Неужели пришел конец и его ханству? В таком случае первым делом он должен увезти из Бухары государственную казну – в подвалах казнохранилища хранятся десятки тонн золотых монет. Но как это сделать? В пути на караван могут напасть «красные» бандиты, да и просто разбойники, едва прослышав о золоте. Это великий риск. И все же нужно увозить. Но куда? Кому доверить столь огромную казну?
Именно об этом думал эмир в саду, сидя на скамейке. Конечно, казну можно отправить к соседям в Афганистан или Иран – все же это ненадежно. И после долгих раздумий пришел к мысли: «Золото следует вести в Индию, под покровительство англичан, которые управляют этой страной. Разумеется, путь не близкий, зато они надежные друзья. Он не раз встречался с ними в Бухаре. По своей натуре англичане – народ честный, и им можно доверить казну, если согласятся принять ее на хранение. Они не должны отказать эмиру, как-никак большевики являются и их врагами. «Итак, англичане. Для этого дела я использую полковника Николаева, у которого дружеские отношения с их консулом Эссертоном, хотя я сам тоже дружен с Питом».
После таких дум эмир легко вздохнул: «Уф! Вроде есть решение!»
Ворота караван-сарая были распахнуты. В постоялый двор, обнесенный глиняной стеной, заехал на лошади один из верных слуг эмира Бухары. Он сошел вниз у первой кельи, которые тянулись вдоль стены. Это был средних лет человек, одетый в синий халат и белоснежную чалму с зелеными полосками. Он огляделся. Двор был почти пуст, кроме двух наемных рабочих, которые замазывали глиной отвалившиеся части стены. В этом году весна выдалась очень дождливой, и в домах горожан отвалились целые куски глиняных стен.
– Эй, мардикоры, где хозяин караван-сарая? – окликнул их придворный важным голосом.
Бросив глину на землю, молодые работники в грязных белых рубахах подбежали к нему.
– Почтенный хозяин сего заведения вон в той келье, – сказал один из них и указал пальцем, – но его нельзя беспокоить: он молится со своими братьями по вере.
И все же слуга эмира легонько отворил дверцу, где у порога в ряд стояли изношенные сапоги и галоши. И вмиг яркий свет осветил полутемную комнату с куполообразным сводом, откуда веяло прохладой. Там, вдоль стен, сидели дервиши, заложив под себя ноги так, что были видны лишь их пятки. Обычно эти святые бродяги имели безобразный вид: изношенные халаты в заплатах, неряшливые бороды и грубые остроконечные шапки. Этих дервишей в народе почитали как божьих детей. Они всецело отреклись от мирских благ, дабы суета не отвлекала от частых молитв, которые доводили их до душевного экстаза, и им чудилось, что они общаются с самим Всевышним. Посему дервиши жили одними подаяниями, бродя по городам Туркестана.
В мрачной келье звучал голос одного дервиша, который по памяти, почти нараспев, читал суры из Корана. Они слушали священные слова из Корана, склонив головы, и при этом качались из стороны в сторону. Хотя странники не понимали арабскую речь, но это не мешало им общаться с самим Богом. Даже когда отворилась дверца кельи и возникла голова придворного слуги, дервиши не шелохнулись. Они пребывали в ином, сладостном мире, и не желали возвращаться в этот грешный мир.
– Почтенный Даврон-ака, можно вас, дело важное, – как бы извиняясь, обратился придворный к чтецу, чалма и халат которого были почти новыми. На вид ему было лет за сорок.
Звонкий голос чтеца умолк; затем он встал с места и, прежде чем покинуть собрание, произнес: «О, братья мои, появились важные дела, я прошу вас продолжить наше богоугодное дело без меня».
