Патриотизм как понятие, как социокультурное явление, как форма выражения национального самосознания и как идеологический компонент уже на протяжении многих столетий является объектом острых политических и научных дискуссий. Право называть себя подлинно патриотической силой, призванной бороться за национальные интересы, отстаивать суверенитет своего государства, бороться за его могущество и процветание оспаривают многие партии, общественные организации, политические группировки современной России – как «правого», так и «левого» направлений, а также представители «центра». После нескольких лет разгула национал-нигилизма, презрения к патриотической идее, радикального антисоветизма и русофобии, культивируемых в том числе и на социальном уровне в последние годы «перестройки» и в начале ельцинских «реформ» (1991–1993 гг.), российская власть была вынуждена заняться поиском новой «национальной идеи» и разработкой новой государственной идеологии. Объяснение такой, во многом непоследовательной и конъюнктурной «переориентации» определенных кругов ельцинского руководства на «патриотические ценности» следует искать не только в результатах провальных для либералов-западников выборов в Государственную Думу в декабре 1993 г. (как известно, победу на них одержали «оппозиционные» партии – ЛДПР и КПРФ), сколько в осознании власть предержащими простой истины: существование государства и легитимность существующего режима невозможны без опоры на патриотическую (или квазипатриотическую) идею, скрепляющую единство нации[1]. Насколько это удалось властям за 25 лет либеральных «реформ» – другой вопрос.
В последние 15 лет патриотическая идея все более активно декларируется госчиновниками – вчерашними адептами либерализма, антисоветчиками, криминальными дельцами разных уровней, в одночасье ставшими ярыми «государственниками». Объясняется подобное лицемерие просто: для компрадорской буржуазии, захватившей власть на территории бывшего СССР, прежние откровенно антинациональные, антигосударственные, ультралиберальные идеологические установки не могли в новых условиях оставаться действенным инструментарием для сохранения этой власти и строя. Кроме того, необходимо было создать пропагандистскую «завесу» для социума, служащую прикрытием политики дальнейшего закабаления и разграбления России, – но уже под другими лозунгами, с апелляцией к иным символам и «ценностям». Для этого проводникам нового идеологического курса потребовались «новая»-старая интерпретация событий дореволюционного прошлого (в духе существовавших до 1917 г. официальных установок), концепция российской государственности (фактически воскресившая уваровскую теорию «официальной народности»), наконец, – наследие русских консервативных мыслителей XIX-начала XX веков. Впрочем, если говорить о последних (а не о бесславно канувшей в Лету царской Империи), то русские консерваторы, – люди, бесспорно, яркие и талантливые, – не только не смогли (в отличие от революционеров) создать массового движения, способного прийти к власти или влиять на нее, но и вообще предложить обществу новый социальный проект. Как показала история, утописты-консерваторы, оторванные от народа, чуждые ему, так и не смогли сформулировать простые и понятные для многомиллионной России социальные и патриотические лозунги, ту самую Русскую Идею. Конкретизировать и реализовать ее в XX веке удалось только большевикам.
Эта книга – о русском революционном и советском патриотизме, его корнях и эволюции на протяжении двух столетий (1816–1985 гг.). Монография не содержит анализа историографии, источниковой базы и понятийного аппарата рассматриваемой темы (ввиду своей хронологической и фактологической объемности эти вопросы требуют специального исследования). Автор также не ставил целью показать весь спектр отношений к патриотической идеологии в различных политических левых направлениях XIX – начала XX веков (позднее народничество, эсеры, меньшевики, анархисты и др.). Для более детального ознакомления с особенностями восприятия патриотической идеи российскими левыми читателю можно порекомендовать вышедшее недавно фундаментальное исследование – монографию «Патриотизм и национализм как факторы российской истории (конец XVIII в. – 1991 г.)»[2].
При выборе тематики и хронологии в исследовании русского революционного и советского патриотизма XIX–XX вв. автор счел целесообразным опираться на известную ленинскую «триаду» – три периода революционного движения в России, радикального его направления: декабризм, раннее народничество и революционные демократы (А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский), большевизм. Первые два направления, при всем критическом к ним отношении, В. И. Ленин считал главными двигателями революционного процесса в России, в известной степени предопределившими появление большевизма (статья «Памяти Герцена», 1912 г.). Именно от них вел «генеалогию» своего движения будущий создатель Советского государства и новой патриотической идеологии. Иное, сугубо отрицательное отношение у вождя пролетариата было к своим политическим оппонентам – поздним народникам («друзьям народа»), к их идейным продолжателям – эсерам и к умеренным социал-демократам – меньшевикам. Подобный подход был присущ (вплоть до «перестройки») советской идеологии и исторической науке, отказывавшим оппонентам Ленина не только в подлинной «революционности», но и в патриотизме.
Основная часть книги приходится на советский период истории России. На широком круге источников (в том числе выявленных впервые) анализируются процесс зарождения новой патриотической идеологии в Советском государстве, ее особенности и формы проявления, отношение к «русскому фактору» со стороны большевистской власти. Особое внимание в работе уделено процессу трансформации патриотической идеи в СССР 1930-х – начала 1950-х гг. и ее последствиям для советской культуры и официальной пропаганды. Подробно исследуются особенности позднесоветской патриотической идеологии, вопросы взаимоотношений русских национал-патриотов и коммунистической власти в 1960-х – первой половине 80-х гг. Отдельная глава посвящена русским националистам-диссидентам тех лет, рассматриваются их, альтернативные официальным, проекты, касающиеся вопросов государственного устройства России и положения ведущего этноса СССР – русского народа.
