***
В молодости Сергея Лебедева постоянно огорчал его низкий рост. Он печалился, когда мальчишки младше его дружили с девчонками. Водили их в парк и кино. А он не мог никого пригласить из девчонок, которые ему нравились, потому что все они были выше его. И для них он был обыкновенным малявкой с приятным лицом и взбалмошным характером. И самое обидное, что мать, отец и старшая сестра были чуть выше среднего роста. «Его бог обидел», – как говорила соседка по площадке Ольга Ульянова, – выпендрёжная девчонка, которая была на год старше Серёжки.
Сейчас ему пятьдесят лет и он давно уже не заводит будильник, а просыпается во время по своим биологическим часам, которые его никогда не подводят. Он не имеет ни первого, ни второго списка в своём трудовом стаже и, невзирая на это, находясь не на пенсии, хоть официально нигде не работая, – деньги на коммунальные оплаты и себе на хлеб находил. Но наступили времена, когда жизнь зашла в тупик. Опустел холодильник, как и опустел стол, где хранились сухие продукты. А живности давно уже никакой не бегало во дворе, так – как ухаживать за ней некому.
Валяясь на диване, он размышлял о своей жизни и вспоминал счастливые года юности.
Он никогда не говорит, что его жизнь молодая закончилась. Нет, она только начинается, только эта жизнь более рассудительная и содержательная. Он не бьёт тревоги, что в жизни много упустил. Нет, он по мере сложившейся ситуации старается иногда возвратиться в ту жизнь, и восполнить, то, что не мог взять в молодые годы, не забывая насладиться и настоящим. А сейчас у него наступила жизненная пауза, которая как он считает непозволительно, затянулась. Он твёрдо уверен, что упущенное поднимать намного приятней, наслаждаясь одной только мыслью, что в жизни ничего не потерял, а получая когда-то невостребованное, ему отрадней, чем свежее и новое. Вспоминать с теплом о своих друзьях детства для него, намного приятнее, чем о товарище, которого он приобрёл в зрелом возрасте. Он давно это понял, – что друг детства это на всю жизнь, всё остальное это относительно. У него такой друг имеется хоть и живёт далеко, но расстояние никогда не влияют на их искренние дружеские отношения. Колька Власов заядлый птицелов, с которым он ходил вместе не только в школу, но и в детский садик, – частенько напоминает ему о себе междугородными звонками, и несколько раз приезжал к нему в гости вместе со своей семьёй. Их встречи всегда приносили обоим, много радости и водки:
«Да, определённо самая лучшая жизненная пора – это – детство! – думал он, – и всё, что связано с ним напоминает, только о хорошем и люди тогда были добрые. Наверное, сейчас время наступило такое, что на качество людей нужно составлять возрастной график?»
Своё умозаключение он относил и к женщинам. Любить он их начал рано, когда учился в школе, правда любовь у него всегда была безответной. Безумно ему нравилась Луиза Торопова, которая на год его была старше. Он ходил за ней по пятам, выслеживал её везде, но она на него не обращала внимания. Её привлекали парни, которые были значительно взрослее её. Жила она в большом красивом резном доме, который относился к памятнику исторической культуры и был похож на боярский терем. В этом доме раньше жил её пращур полицмейстер Кондратий Торопов. В саду у них стояла русская баня, куда они пытались с другом пробраться и посмотреть, как Луиза опрокидывает на себя тазик с водой, но злая собака и близко их не подпускала к забору. А однажды их при попытке применить морской бинокль в банный день застукала Луиза и стала стыдить, обзывать их извращенцами и обещала пожаловаться классному руководителю. Они тогда с Колькой Власовым переключились наблюдать за соседним крестьянской постройки домом, где не было собаки. Но там мылась в русской бане Нина Ягодина из параллельного класса и её старшая сестра пионервожатая школы Алевтина Никитична. Она училась заочно в институте и вместе с работой пионервожатой преподавала литературу в классе, где учились два друга. Это была интересная молодая женщина, которая имела греческий профиль и носила толстую косу до пояса. Она своей красотой создавала свою высоту облаков, от которой, у многих старшеклассников, естественный нерв не спал, а страдальчески ныл и мучительно стонал. Это была красавица, с которой не могла сравниться не только ни одна учительница из женского персонала школы, но и старшеклассницам до неё было далеко.
– Алевтина обязана носить другое имя, – сказал он своему другу Кольке.– Её длинные ресницы с большими глазами должны наречь её Десницей, – она этого заслуживает!
…Ни у одной учительницы не было кос, и он с мальчишками относил её, как к редкому экземпляру родственницы русалки. Для них тогда косы считались знаком непорочности, не смотря, что в них были вплетены чёрные банты. А на груди у неё алел пионерский галстук. Они такой наряд называли похоронами по девственности. Сергей вспомнил, когда он самый низкорослый из всех парней, после окончания учебного года, ехал в поход на уникальное озеро Светлояр и лежал на её груди, незаметно от всех прикасаясь к её толстой косе. С другой стороны Алевтина обнимала рукой маленькую белобрысую девочку, подстриженную под мальчика. Это была её пятилетняя двоюродная сестра, приехавшая на лето в гости из Сибири. Звала её Алевтина Занозой и больше никак. Эта девчонка была действительно, как заноза. Она всем докучала в машине и у каждого выпрашивала ириски, которых ни у кого не было. Особенно доставалось от неё Лебедеву. Она щипала его и кусала, требуя у него ириски. Успокоилась она тогда, когда Алевтина привязала её верёвкой за руку к своей руке, что ограничивало ей передвигаться свободно по кузову. Их везла обыкновенная бортовая машина, без всяких скамеек с устланным сеном на борту. Следом за ними ехали ещё две машины из других классов. В одной из них находилась её младшая сестра Нина, (которая нравилась так – же Сергею, но на сближение она никогда с ним не шла, кроме единственного раза, когда он её пригласил в день Победы на крышу высотного дома, посмотреть на салют).
