Лене Морозовой
Никто из упоминаемых людей никогда не был моим пациентом, не обращался ко мне за профессиональной помощью и вообще не существовал. Однако у меня были сходные больные, наблюдения за которыми помогают мне лучше понять мысли и побуждения моих персонажей.
1. Последний из племени таратумов
С Таратумой, одним из популярнейших писателей 90-х годов, я часто встречался и на официальных приемах, и на вечеринках. Когда он говорил, то чересчур увлекался и не замечал окружающих, а когда слушал других, слишком явно скучал. Его романы – это посредственные копии с Фенимора Купера, но одно то, что индеец из резервации стал писателем, обеспечивало ему всеобщее признание. Таратума взял псевдоним по названию своего племени, так как ни один европеец не смог бы выговорить его настоящее имя.
Известный критик Эндрю Грейс заявил, что племени таратумов не существует, а фотографии писателя в боевой раскраске – очевидная фальсификация. Газеты объявили Грейса расистом, но он говорил чистую правду. И все же Таратума не был циничным лжецом. Он искренне считал себя индейцем, не имея для этого никаких оснований, кроме своеобразной внешности и страстной любви к Куперу, которому он так беззастенчиво подражал.
Настоящая фамилия Таратумы неизвестна, биографию можно восстановить лишь в общих чертах. Видимо, он с детства ощущал, что не любим родителями, и вообразил себя приемышем, взятым на воспитание из индейской деревни. У мальчика появились ложные воспоминания о жизни в племени. Примерно в 13—14 лет он сбежал из дома и вскоре вовсе забыл родителей; ему стало казаться, что он отправился бродяжничать прямо из резервации. Однажды старый эмигрант, полуеврей-полуузбек, сказал: «Ты такой смуглый, будто ты из Каракумов» (есть такая пустыня в Средней Азии). Старик плохо выговаривал звуки, и у него получилось «из Таратумов». В больной голове юноши это слово стало названием племени.
С 18 лет Таратума начал печатать заметки о быте индейцев, о которых знал только то, что вычитал у любимого писателя и услышал от случайных попутчиков в своих странствиях. Он писал ужасающим почерком, с множеством ошибок, и редактор предложил ему диктовать на магнитофон. Он же побудил Таратуму написать (точнее, надиктовать) его первый роман. К молодому человеку пришла известность. Для нас, белых, он превратился в символ индейского народа, хотя сами индейцы никогда не считали его своим.
Будучи в расцвете сил и на вершине славы, Таратума нечаянно нарушил вымышленное табу своего несуществующего племени – кажется, что-то, связанное с сексом. Наутро он умер: тени выдуманных им предков пришли и забрали его душу.
Таратума был безумен. А что же мы, считающие себя такими разумными? В доказательство своего уважения к другим расам мы возвеличили человека нашей собственной расы, и далеко не самого достойного. Чувство вины перед народом, который мы почти полностью уничтожили, вылилось в экзальтированную любовь к сумасшедшему.
Не кажется ли вам, уважаемые господа, что социологам, изучающим наше общество, следует почаще консультироваться с психиатрами?
В свое время много шума наделало сообщение советского военного психиатра, сбежавшего в Америку и рассказавшего, что когда-то он обследовал главнокомандующего ядерными силами СССР, оказавшегося психически больным. Газеты обсуждали, что случилось бы, нажми сумасшедший генерал пресловутую красную кнопку. Психиатр описал почерпнутый из учебника случай с офицером-параноиком, застрелившим троих сослуживцев, которые, как ему показалось, хотят его убить.
– А если бы этому генералу показалось, что Америка хочет напасть на Советский Союз? – восклицал психиатр. – Началась бы атомная война!
Однако все советские генералы были убеждены, что Америка не прочь напасть на Советский Союз. Тем не менее, ядерная война не началась, хотя я не уверен, что они ошибались. Кроме того, ракета не запускается нажатием кнопки, и для начала атомной атаки недостаточно приказа одного человека, будь он даже главнокомандующим ядерными силами. Впрочем, подобной должности в СССР не существовало, а если бы ее ввели, то занял бы ее не генерал, а маршал.
Мой коллега чересчур доверял своему пациенту, хотя сам же установил у того паранойю. Генерал страдал бредом величия. В действительности он возглавлял интендантскую службу ракетных войск стратегического назначения. Он заведовал продовольствием, солдатскими подштанниками и прочими невзрывоопасными принадлежностями. Значительную их часть он разворовал, но вряд ли вследствие своего заболевания.
Споры о том, что случится, если ядерное оружие попадет в руки к сумасшедшему, недавно снова вошли в моду. История генерала-параноика регулярно поминается обеими спорящими сторонами. Поэтому я и счел полезным осветить ее немного подробнее.
В соседнем со мной доме живет немолодой человек – по-видимому, банковский служащий. Каждый вечер, часов в восемь – девять он выходит на улицу и до глубокой ночи ищет свою потерявшуюся кошку.
– Нифа, Нифа! Кис-кис! – покрикивает он время от времени.
Чтобы подманить ее, он всегда носит с собой кусок колбасы. Иногда какая-нибудь уличная кошка подбегает к нему, но он отгоняет ее и продолжает свои поиски.
Нифа сбежала уже давно. Как-то я разговорился с соседом и узнал, что он ходит по улицам с куском колбасы много лет. Он не может смириться с мыслью о том, что за эти годы кошка давно должна была умереть.
– Нифа – умница, с ней ничего не случится, – говорил он мне. – Я ее обязательно найду, она меня дождется.
Недавно соседа сбила машина. Когда его увозили в больницу, он кричал:
– Нифа, Нифа! Она погибла! Она побежала прямо под колеса!
Никакой кошки, ни живой, ни мертвой, поблизости не было.
Хотя мы почти не были знакомы, я решил навестить соседа в больнице. Он находился в тяжелом состоянии. Около кровати сидела его сестра. Я спросил ее о пропавшей Нифе.
– Да не было у него никогда кошки! – сказала женщина. – Это у наших родителей на полке стояла фигурка кошки из золотистого нефрита. В детстве мы называли ее Нифой и воображали, что она живая.
Я смутно подозревал нечто подобное, но почему-то ее слова огорчили меня. Сосед был эмигрантом. Он оставил свою Нифу в другой стране и тщетно искал ее на улицах, не соглашаясь отдать свой кусок колбасы какой-нибудь местной кошке. Но в одном он был прав: Нифа не могла умереть. Она не погибла бы, даже попав под машину, так что зря он бросился под колеса.
Сосед лежит в больнице, и неизвестно, выживет ли он. Никто теперь по вечерам не кричит под окнами «кис-кис». Нефритовая Нифа стоит на полке в далекой стране и терпеливо ждет своего хозяина.