Он пришел ко мне в середине сентября в образе старика, когда я дремал, лежа на траве, а мои овцы отдыхали в тени огромной раскидистой акации, скрываясь от палящего осеннего солнца. В тот день я был в холмах один вместе со своим верным псом Ориком. Мой старый друг и напарник Бахмен захворал, и я уже пару дней отлично справлялся сам и был очень горд этим обстоятельством, так как мне было доверено все состояние моей семьи – шестьдесят две овцы.
Несмотря на то что уже наступила осень, дни продолжали оставаться по-летнему жаркими и душными, хотя по ночам уже появлялись первые зябкие напоминания о неизбежном приближении холодов.
Тот день я помню как сейчас: высоко палящее солнце обжигало кожу, и душные порывы ветра сушили горло и нос. Я только что пообедал скромным пайком, собранным мне матерью, и на меня навалилась навязчивая, но такая приятная дремота, что я не удержался – накрыл лицо своей старой, потрепанной шляпой, которую еще носил мой дед, и с удовольствием растянулся на траве. Закрыл глаза и как всегда мысленно унесся в свои любимые придуманные места. Я воображал себе большую воду, о которой рассказывал Бахмен, как эта вода застилает все пространство до самого горизонта, и как солнце каждый день поднимается из нее, а вечером обратно окунается, образуя вокруг себя огненную лаву.
Где-то неподалеку от меня едва слышно заскулил Орик.
– Жарко сегодня, – сказал старческий голос.
Я вздрогнул, поднял голову и огляделся. В метрах трех от меня, на сухой траве, сидел старик в коричневом плотном пиджаке из шерсти, застегнутом на все пуговицы, в черных брюках и черной шляпе с атласной лентой. «В такой-то одежде поневоле будет жарко», – сперва подумал я, но тут же насторожился: откуда здесь, в холмах, мог взяться этот старик? Нет, он, конечно, мог бы просто забрести так далеко, прогуливаться, например, или собирать коренья и травы, как Бахмен, но отчего-то я сразу решил, что старик не делал ни того ни другого, да и не похож он был на местного. Было в нем что-то подозрительно нескладное и странное. Из-под его шляпы свисали длинные неопрятные пряди темных, совершенно незатронутых сединой, волос, достававшие до самых плеч. На первый взгляд ему можно было дать лет семьдесят, как и Бахмену, но он явно не относился к местным старикам: у нас не принято было мужчинам носить длинные волосы, да и одежда не соответствовала ни погоде, ни случаю.
Старик, задумавшись, смотрел куда-то вдаль.
– Солнце палит, значит, дождя не миновать.
– Добрый день, – поздоровался я и снова удивился, как он еще не взмок в своей одежде, ведь мне было жарко даже в моей тонкой льняной рубахе.
Мне не хотелось с ним разговаривать, так как сейчас было самое лучшее время для полуденной дремы, но из вежливости я все же продолжил:
– Да, сегодня жаркий день.
– Много овец, – сказал он, по-прежнему не смотря на меня, – тяжело тебе приходится.
– Отчего же? Они смирные. Много хлопот не доставляют. У меня есть отличная собака и мне не трудно.
Он усмехнулся.
– Знаю я, как не трудно. Пасти скот всегда трудно, тем более что ты еще ребенок, совсем юный и слабый.
Я нахмурился: мне не понравились его слова, я давно считал себя самостоятельным, способным выполнять любую взрослую работу.
– Я не ребенок и тем более не слабый. Мой отец не доверил бы мне скот, если бы считал слабым.
– А что ему еще остается делать? – старик вздохнул, будто чем-то опечалился, чуть сдвинул шляпу со лба и посмотрел на меня темными, блестящими на солнце глазами. – Разве у него есть выбор? Кто-то должен выполнять эту тяжелую работу. Сколько еще протянет твой старый друг Бахмен? Не думаю, что долго. Твоему отцу уже надоело, небось, платить ему. Это только из жалости он продолжает давать ему работу. Кому нужны такие старики, когда толку от собаки больше? Твой отец ждет, когда ты сможешь самостоятельно пасти овец, и время это приближается.
– Откуда вы все это знаете? – желание поспать как рукой сняло. – Вы живете где-то здесь, в Холмах?
– Ах, нет, – старик осклабился, показав свои ровные, белые, хорошо сохранившиеся зубы, и задумчиво потер рукой гладко выбритый подбородок, – я не местный. Я только планирую поселиться здесь. Мне нравится ваша природа. Она такая первобытная. И здесь чувствуешь себя как в затерянном мире, далеком от суеты и тревог. Здесь тихо. Обманчиво тихо. А насчет того, откуда я все это знаю, так это пустяки – я многое знаю. Например, что через неделю тебе исполнится тринадцать.
Неприятный холодок пробежал по моей спине, но я проигнорировал его слова, решив, что старик, скорее всего, немного не в себе и мог чисто сказать наугад, или ему могли что-то сообщить родственники, к которым он, наверное, приехал.
– А в каком доме живут ваши родные? Может, я их знаю?
– А с чего ты решил, что они у меня вообще есть? Увы, у меня никого нет, – старик опечаленно развел руками, – я один. Давно уже один.
– Значит, вы хотите купить дом?
– У такого бедного одинокого старика, как я, нет денег для покупки дома.
С надрывом заблеяла овца. Я обернулся, разыскивая глазами Орика, но пса нигде не было видно.
– И где же вы тогда будете жить? – отчего-то спросил я, хотя мне уже надоело разговаривать с ним, и я хотел посвистать собаку, чтобы уходить.
– В твоем доме.
Мое сердце неприятно ухнуло. Я пристально на него посмотрел, пытаясь понять, не шутит ли он, но его темные, непривычно яркие для стариков глаза со всей серьезностью смотрели на меня. Он не шутил. В этот момент мне страшно захотелось быстрее убраться от него подальше.
– Вы не можете жить в моем доме.
– Почему ты так думаешь?
– Мы не принимаем у себя постояльцев. Отец не разрешает селить чужаков.
– Но он не узнает. Я поселюсь незаметно.
– Это как?
– Ты пригласишь меня.
– Извините, но я не буду приглашать вас, – резко ответил я.
–Да, я понимаю, – он вдруг переменился: из настойчивого и уверенного превратился в обмякшего и несчастного человека, – ты совсем еще маленький. Ты не можешь принимать решения и отвечать за свои поступки. Ведь если бы ты мог, уверен, ты пригласил бы меня.
– Почему вы так говорите, ведь вы совсем меня не знаете? – я уже начинал злиться.
– Прости, если обидел, – старик сделал сожалеющее лицо, – но насколько я знаю, ты боишься своего отца. Ты не можешь принимать самостоятельно решения, потому что он за тебя все уже решил. Он определил уже всю твою жизнь.
От того, как старик протяжно произнес слово «всю», у меня заныло сердце, и затошнило. Все, что он сказал, было правдой. Отец действительно решил за меня мою судьбу, определив в пастухи, без возможности когда-либо получить образование или другую профессию. В этот момент я понял, что старик меня дурачит, ведь такие подробности мог знать только местный, знакомый с укладом нашего села, или ему кто-то должен был рассказать об этом.
