Джеральд Даррелл вошел в историю не только как писатель, но и как натуралист и просветитель. Главным его наследием стали зоопарк в Джерси, где разводят и выпускают на волю диких животных, и собственно «Трилогия о Корфу», начатая романом «Моя семья и другие звери» – одной из лучших книг о путешествиях в истории литературы. И сам этот роман, и его продолжения разошлись по миру многомиллионными тиражами, стали настольными книгами уже у нескольких поколений читателей, а затем в Англии даже вошли в школьную программу.
Все персонажи, упомянутые здесь, – реальные люди, и все они Дарреллом тщательно описаны. То же касается и животных. И все описанные в книге случаи – факты, хотя и не всегда изложенные в хронологическом порядке, но об этом автор сам предупреждает в предисловии. Диалоги тоже точно воспроизводят манеру, в которой Дарреллы общались друг с другом. Итак, если детство и вправду, как говорят, «банковский счет писателя», то именно на Корфу Джеральд с лихвой пополнил его опытом, впоследствии отраженном в его знаменитых книгах.
The Corfiot
Читая Даррелла, ты будто оказываешься в раю, где неведомы заботы и возможно все.
New York Times
В число лучших книг, которые помогают вернуть радость к жизни и справиться с хандрой, безусловно, входят произведения Джеральда Даррелла. В самом названии книги… заключена, как и положено, вся ее суть. Автор действительно рассказывает о членах своей семьи и о греческих друзьях своей семьи как о взбалмошных, непредсказуемых, но очень симпатичных экспонатах некоего «зверинца памяти», а о разнообразных животных, которых он в детстве ловил и наблюдал на острове Корфу, – как о любимых членах семьи. Ровный и сильный свет мягкого юмора и радостного принятия жизни заливает страницы книги Даррелла, превращая летопись существования взрослых, детей и зверей на острове Корфу в описание рая на земле.
Gorky.ru
Самая восхитительная идиллия, какую только можно вообразить.
The New Yorker
Книга, завораживающая в буквальном смысле этого слова.
Sunday Times
Уникальность Даррелла в том, как он подмечает многочисленные смешные чудачества – и людские, и звериные.
Sunday Telegraph
* * *
Это уже третья книга, посвященная пребыванию моей семьи на острове Корфу перед последней мировой войной. Кто-то, возможно, удивится, что у меня еще нашелся материал об этом периоде жизни, но тут позвольте заметить, что мы тогда по греческим меркам были людьми весьма состоятельными; никто из нас не работал в общепринятом значении слова, вот почему мы проводили бóльшую часть времени в забавах. А если это растянулось на целых пять лет, поневоле накопится изрядный материал.
Проблема с написанием серии книг, в которых задействованы одни и те же или почти одни и те же персонажи, состоит в том, что тебе не хочется утомлять читателя предыдущих опусов бесконечными описаниями уже знакомых персон. Но нельзя же из тщеславия полагать, что все прочли эти ранние книжки, вот и приходится допустить, что кто-то знакомится с твоим творчеством впервые. Непросто славировать так, чтобы не сердить старого читателя, но и нового совсем уж не перегружать. Надеюсь, мне это удалось.
О первой книге трилогии – «Моя семья и другие звери» – я высказался в свое время следующим образом и лучше, пожалуй, не смогу: «Я постарался нарисовать точный, без преувеличений, портрет моей семьи; они выглядят такими, какими я их видел. Вместе с тем, чтобы объяснить их несколько эксцентричное поведение, думается, надо уточнить, что в те дни пребывания на Корфу все были еще достаточно молоды: старшему, Ларри, было двадцать три, Лесли – девятнадцать, Марго – восемнадцать, я же, самый младший, был впечатлительным десятилетним юнцом. О возрасте нашей матери нам было трудно судить по той простой причине, что она никогда толком не помнила даты своего рождения; поэтому скажу просто: она была матерью четырех детей. А еще она настаивает, чтобы я непременно уточнил: она вдова, – поскольку, как она весьма проницательно заметила, мало ли что люди могут подумать.
Чтобы растянувшиеся на пять лет события, наблюдения и просто приятное времяпрепровождение спрессовать до объема поскромнее, чем „Британская энциклопедия“, мне пришлось складывать, перекраивать и подрезать материал, в результате чего от первоначальной последовательности событий мало что осталось».
А еще я тогда сказал, что «был вынужден вывести за скобки кучу эпизодов и персонажей, которых с удовольствием бы описал», – вот я и постарался теперь восполнить былые пробелы. Надеюсь, эта книга доставит читателям такое же удовольствие, как и предыдущие – «Моя семья и другие звери» и «Птицы, звери и родственники». Здесь отражены очень важная часть моей жизни и то, чего многие нынешние дети, кажется, увы, лишены, – поистине счастливое, солнечное детство.
1. Собаки, сони и сумятица
На ужасном турке следует решительно поставить крест[1].
Томас Карлейль
То лето выдалось особенно плодоносным. Казалось, солнце решило собрать с острова небывалый урожай: еще никогда мы не видели такого обилия фруктов и цветов, море не было столь теплым и щедрым на рыбу, птицы не выкармливали столько потомства, а вокруг не порхало такого количества бабочек и других насекомых. Арбузы, хрустящие и прохладные, как порозовевший снег, смотрелись внушительными ботаническими снарядами, и одного такого хватило бы, чтобы стереть с лица земли целый город. Персики, оранжевые и розовые, как месяц в полнолуние, пугали на дереве своими размерами, их толстую бархатистую кожуру распирал сладкий сок. Черный инжир даже кое-где полопался, и в розовых трещинках золотистые бронзовки сидели осоловелые от этой неизбывной щедрости. Вишни осели от груза ягод, и можно было подумать, что где-то в саду зарезали дракона и он забрызгал всю листву своей алой кровью. Кукурузные початки выросли длиной с мою руку от локтя до кисти, и стоило запустить зубы в канареечно-желтую мозаику из зерен, как в рот брызгал молочно-белый сок. Деревья раздавались и округлялись, уже готовя себя к осени, обрастали зеленым, как нефрит, миндалем, грецкими орехами и оливками, обтекаемыми, яркими и блестящими, словно птичьи яйца.
Естественно, после того как жизнь на острове забила ключом, мои усилия по пополнению домашней коллекции удвоились. Помимо еженедельного времяпрепровождения с Теодором, я стал устраивать куда более смелые и масштабные экспедиции, так как теперь в моем распоряжении находилась ослица Салли, подарок к моему дню рождения. Как средство передвижения и вьючное животное она была бесценна, но при этом отличалась большим упрямством. Правда, это уравновешивалось одной добродетелью: как все ослы, она отличалась бесконечным терпением. Пока я наблюдал за тем или иным созданием, она с блаженным видом таращилась в одну точку или погружалась в дрему, состояние счастливого транса, доступного всем ослам, когда, смежив глаза, они впадают в нирвану и становятся невосприимчивы к окрикам, угрозам и даже ударам палкой. Собаки, например, проявив некоторое терпение, начинали зевать, вздыхать и чесаться – словом, всячески показывать, что они уделили уже достаточно времени какому-нибудь пауку или иному существу и пора двигаться дальше. Салли же, впадая в дрему, казалось, готова была с радостью стоять так дни напролет, если надо.
