ПРОЛОГ
Убийство – часть его жизни. Едва заметное дуновение – движение.
Эйдан, как и все ночные охотники, передвигался стремительно.
Быстро осмотреться, втянуть носом воздух, почувствовать тонкий, едва уловимый запах жертвы… Он у каждого свой. От кого-то пахнет молоком, от кого-то – дешевым спиртным. Девушки часто благоухают цветами: они любят душиться розовой водой.
Эйдан не терпел духов. Они портили обоняние, мешали ощутить тепло струящейся под покровом кожи крови – такой приятной, солоноватой на вкус.
Вот она, беспечная жертва – неосторожная парочка, предавшаяся любви на лоне природы. Он слышит их шумное дыхание, неровное биение сердец.
Тень мелькает от дерева к дереву.
Им бы насторожиться, оторваться на время от жарких тел друг друга и прислушаться. Хотя, что вы можете услышать – вампиры ступают неслышно. Пожалуй, только чуткий слух косули различит их поступь.
Ночь – любимое шелковое покрывало, в которое Эйдан обертывался каждый раз, когда голод брал за горло. Охотиться днем запрещал закон, но ночью лес становился территорией вампира.
Жаркий блеск сосредоточенных красно-коричневых глаз.
Мышцы напрягаются, волна дрожи проходит от шейных позвонков до кончиков пальцев.
Еще мгновение – и прыжок.
Убивать нужно быстро, нанося один единственный удар.
Жертвы Эйдана умирали без предсмертного крика, едва соприкоснувшись с поцелуем вампира.
Эйдан любил, когда ему попадались парочки: тогда он мог поделиться с Ульрикой. Он привык, что их тени переплетались в охотничьем танце под покровом ночи, как потом их тела после сытного пиршества. Прямо там, рядом с выпитыми до дна глупыми людишками.
Ульрика… Она была гибкой, как кошка, и во взгляде тоже сквозило что-то кошачье, недаром Ульрика так ловко загоняла в ловушку купеческие караваны. С такой напарницей не стоило волноваться за завтрашний день.
Когда заканчивались запасы еды, Ульрика надевала белое платье и, поцеловав Эйдана, отправлялась на охоту в деревню. Помнится, он всё время спрашивал, почему она выбрала маркий цвет, а Ульрика каждый раз с усмешкой отвечала: «Потому что люди считают его цветом невинности».
Возвращаясь, Ульрика неизменно приносила возлюбленному кровь в стеклянном сосуде – она всегда заботилась о нём.
Как же она умела обольщать, какой желанной казалась мужчинам! Видели бы они её, возвращающуюся домой по пустынным проселкам, с ботинками в одной руке и склянкой крови в другой. Платье забрызгано живительной алой влагой, спутавшиеся волосы цвета воронова крыла рассыпались по плечам…
Ульрика периодически наведывалась в ближайший городок в часы мирной послеобеденной сытости, когда глаза утрачивали красноватый отлив, незаметный при свете свечей. Она питала слабость к мускусу и регулярно покупала его у одного и того же торговца. Интересно, как бы он поступил, узнай, кто его постоянная клиентка? Наверняка вызвал бы жреца или подкараулил с осиновым колом.
Но всё это осталось в прошлом: и Ульрика, и спокойствие, и охота вдвоём. Парочкам ничего не грозило, их никто не подстерегал, не жаждал крови.
Эйдан больше не охотился. Он сидел на земле и сжимал голову так, будто силился расколоть на части.
Животный крик боли вырвался из горла.
Вампир ничком рухнул на траву рядом с Ульрикой. Она лежала в знакомом белом платье, в тех же серых кожаных ботинках. От неё так же пахло мускусом, те же ржавые пятна расплылись по истёршейся от частых стирок ткани, но только это была не кровь человека, а кровь охотника, безжалостно убитого другим охотником.
Ульрика не успела дойти до деревни – её остановили три стрелы. Сразу три, будто одной мало!
Две в спину и одна в сердце, которое навсегда замолкло.
Ложь, будто оно не может биться! Сердце истинного вампира, а не ожившего мертвеца, которому не спится в могиле, трепещет. Всего десяток ударов в минуту, но с какой надеждой иногда ждешь этих ударов! Как ждал их Эйдан, склонившись над безжизненным телом.
Когда он нашел её, кожа Ульрики уже покрылась трупными пятнами – яд быстро расползался по телу.
Возлюбленная лежала на боку, скрючившись, вытянув одну руку вперед. По-прежнему прекрасная, по-прежнему восхищавшая блеском волос – и отпугивавшая оскалом смерти, поцеловавшей побелевшие губы.
Кровь Ульрики блестела на примятой траве. Эйдан измазал ею лицо, растер по ладоням… Холодная кровь, остекленевшие глаза, остановившееся сердце.
В порыве надежды на чудо, вампир прильнул к губам Ульрики, попытавшись влить в неё частичку собственных жизненных сил – но у заговоренных серебряных наконечников нет противоядия.
Труп стремительно разлагался, от него пахло прелой листвой.
Ульрика – всего лишь прах, отныне Эйдан остался один.
Вампир слышал, как она звала на помощь, прибежал так быстро, как смог, но не успел.
Он искал убийц, метался по лесу, как раненый дикий зверь, в бессильной ярости оставляя зарубки от клыков на деревьях, но охотники взяли с собой жреца. Вампир не мог подойти к ним и кружил, кружил, кружил, запоминая их запах.
Потом Эйдан вернулся к Ульрике, лёг рядом и долго-долго плакал, пугая причитаниями лесных обитателей. Вампиру казалось, он мог бы провыть так всю оставшуюся бесконечную жизнь.
Как, как они выследили её?!
Ульрика не была новичком, она могла бы многому научить окрестных вампиров. Только благодаря её стараниям Эйдан пережил трудные времена, когда люди нанимали охотников для ночных облав.
Крестьяне такие наивные! Они мнили, будто вампиры не охотятся днем. Этим пользовалась Ульрика, да и сам Эйдан пару раз убивал при свете солнца. Разумеется, оба избегали горячих весенних и летних солнечных лучей, от осеннего и зимнего света же защищали волосы и одежда.
Такие, как Ульрика, и вовсе мазали лицо специальным кремом, чтобы охотиться в погожие дни. У каждой уважающей себя вампирши был свой состав. И вот теперь баночка с кремом осталась, а Ульрики уже покинула этот мир.
Говорил же ей Эйдан: не стоит так часто наведываться в деревню!
Вампир собственными руками вырыл в могилу в мягкой осенней земле, трудился с особым упорством, пытаясь заглушить огонь, сжигавший внутренности.
Похоронив возлюбленную, Эйдан не ушел, остался в лесу, чтобы нести бессменную вахту у места вечного упокоения путницы. Ему даже не хотелось есть: горе притупило жажду крови, оставив только тупую саднящую боль, будто сердце кромсали ржавым зазубренным ножом.
Эйдану казалось, во всем виноват он: не уследил, не уберёг…
Почему вампир не почуял охотников, почему их не почувствовала Ульрика – им ли, с их идеальным нюхом, не уловить смердящий запах людишек, пропахших табаком и дешёвой выпивкой? Чем, чем она была так увлечена, что не услышала шагов? Шла ли Ульрика на охоту или возвращалась с неё? Наверное, возвращалась, и горячая кровь, наполнив тело теплом, притупила органы чувств. Самое удачное время для охотника – когда вампир сыт и в полудреме бредет домой.
