Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, по делам нашим, а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.
Евангелие от Луки, 23: 39-43
Этот город пропах войной. Пропах пороховой гарью и кирпичной пылью, от которой першит в горле, горелой резиной, мазутом, кровью, плесенью… от этих запахов не скроешься, не спрячешься, они постоянно витают в воздухе, не позволяя забыть, где находишься. Но если бы даже не они, война всё равно не устаёт напоминать о себе многоголосым гулом канонады, глухим буханьем взрывов, от которых старое здание угрожающе вздрагивает, и ты думаешь только о том, что любой обстрел, любая бомбардировка может превратить твоё убежище в братскую могилу. Может быть, никто никогда не найдёт твоё тело, никто не узнает, где ты сложил голову, и ты будешь навсегда числиться в графе «пропавшие без вести», как очень многие и на этой войне, и в любой другой из войн, тысячелетиями сотрясавших мир.
Где-то там, далеко-далеко, где нет отсыревших каменных стен подвала, соревнуются друг с другом твои коллеги – бойцы невидимого фронта пропаганды. Одни называют город, в котором стоит дом, ставший для тебя тюрьмой, «крепостью Бахмут» и говорят, что если и сдадут его «агрессору», то только в виде руин. Другие называют город Артёмовском и говорят, что вот-вот его освободят. Есть среди них такие, которые призывают сровнять этот город с землёй. Их, наверно, тоже можно понять. Почти всегда это личное – кто-то потерял здесь родных, кто-то – близких друзей, кому-то просто страшно от того моря крови, что уже впитала в себя земля Бахмута, а сколько её еще прольётся здесь!
Понять можно всех, думала Бианка, без цели бродя по подвалу среди испуганных людей, сидящих, лежащих или стоящих в этом месте, где никогда не бывало ни светло, ни темно. В принципе, её задача – именно понимать всех, быть беспристрастным свидетелем, но так трудно им стать, сидя в каменном склепе, дрожащем, как иудина осина, после каждого взрыва.
Как она сюда попала? Их съёмочная группа с большим трудом получила от правительства Украины разрешение на посещение города, в котором шли бои. Крешемир, номинально числившийся оператором, на деле же управлявший группой, строго-настрого предупредил: никакой отсебятины, на камеру зачитывать только тот текст, который одобрило украинское министерство обороны. «Министерство Правды», – хмыкнул он и выругался. Бианка не понимала, почему он так говорит. Поняла уже потом, когда они оказались здесь. Этот город ничего не стоило сровнять с землёй одним налётом авиации – она была в сирийской Ракке и знала, как это делается. Но противник методично «зачищал» дом за домом, квартал за кварталом – судя по звукам, доносящимся снаружи, он продолжает это делать и сейчас, спустя шестьдесят дней после того, как она последний раз видела свет дня.
Бианка оттарабанила на камеру заученный текст. Крешемир снимал, Никола колдовал с антенной для передачи репортажа в прямой эфир. Они находились недалеко от места, где шёл бой; слышны были пулемётные и автоматные очереди, иногда и одиночные выстрелы. Потом где-то невдалеке прозвучали два взрыва, один за другим, и, как это часто бывает на войне, всё внезапно изменилось, хотя что именно – так сразу и не поймёшь…
Откуда-то из боковых улиц на площадь выбежали люди – много, но не толпа, скорее рассеянные группки. В мятой рваной форме, в руках оружие, многие ранены, некоторые едва держатся на ногах. Один из бойцов рухнул на землю метрах в пятнадцати от них, его стошнило кровью; он пару раз вздрогнул и затих. Другой, с совершенно безумными глазами, всклокоченной обгоревшей шевелюрой и окровавленной рукой, висевшей плетью, едва не сшиб Крешемира с его камерой.
– Куда прёшь, дебил! – рявкнул тот на русском (тут все говорили на русском, даже офицеры ВСУ из нацбатов – конечно, в неофициальной обстановке).
– Танки! – заорал боец. – У них танки! – И помчался дальше. Крешемир знаками приказал Бианке и Николе отходить к машине. Бианка коротко кивнула и побежала.
У машины, припаркованной во дворе невысокого, в четыре этажа, дома, в котором уже не было ни одного целого окна, разворачивалась драка – их водитель Иштван отбивался от нескольких украинских вояк, желавших позаимствовать транспорт. Быстро сориентировавшись в обстановке, Крешемир тоже заорал дурным голосом: «Танки!» Это возымело эффект – «несгибаемые рыцари», как зайцы, бросились врассыпную, и съёмочная группа буквально влетела в свою машину.
– Какие трусы, – презрительно прошипел Никола, которому в суете разбили передатчик, оставив группу без связи.
– Не все, – возразил Крешемир. – Те, кто не трус, остались на передовой, слышишь?
Действительно, стрельба вдалеке не приближалась, хотя и не утихала. Вероятно, появление танков, если они, конечно, не привиделись бойцам ВСУ, не заставило обороняющихся отступить. Эту тему не обошли и напарники Бианки.
