Бросил, но вновь закурил – состояние души есть такое,
Оно дробит мой сон и не даёт покоя.
Этот пепел, падающий с сигареты. Это любовь?!
Тогда я буду рвать волосы, бить кисти в кровь!
Почему радость проходит, а боль остаётся?
Почему апрель, а внутри всё замерзло?
Сложно. Я заново знакомлюсь с собой.
Можно. Снова быстро подружиться с травой.
Больно. Так часто о тебе вспоминать.
Сколько. Можно сердце свое распинать.
Уже не разбираю кто там в зеркале,
Я разлагаюсь в этом городе.
Бреду в темноте трезвый или в бреду,
Стремлюсь к высоте, но знаю, что упаду.
В полусне вижу летний лагерь: мы в поезде играем в мафию,
Потом в мужской раздевалке я с полуметра разбиваюсь о кафель.
Проспал. Состояние довольно не бодрое.
Утро такое неприятное, но я совру, что доброе.
Лечу на работу, ударяюсь о старую тумбу,
Накидываю куртку, не успеваю перевязать руку.
Обшарпанные стены.
Бедность забьет под ребра гвозди.
Я Вас ничем не угощу,
Мне стыдно пригласить Вас в гости.
А жирная ряха в рестике ловко работает ложкой,
Лосось слегка не досолен: он яростно топает ножкой.
Как рассчитать по формулам необходимый вес мозгов,
Чтобы выжить в стране тупых патриотов и умных воров?
Работяги ловят ухмылки из телика,
Кругом забитые совсем,
Бояться гавкнуть на хозяина —
Мы лучше друг из друга высосем.
Одолели черви с радио, что беспрестанно гадят в уши.
Зомби всё схавают, проглотят и будут дальше слушать.
Это досадно. Печальная умора.
Но мой язык острее, я их проткну как бык тореадора.
Телам этим на раскаленных сковородах мучиться,
Если не успеют сознать, если вовремя не одумаются.
Нам предстать перед Ним за каждый миг.
Нам в тёмных комнатах не спрятать от Него свой лик.
По договору обстоятельства обязаны были дарить мне боль.
Это минорная тональность: басовый ключ и си-бемоль.
Артисты плюнули в зал, удалились в антракте,
Мои друзья не со мной, а в вонючем Вконтакте.
А мне бы как в две тысячи восьмом:
Быть первой балалайкой «Примой»,
Солировать в народном оркестре,
Прогуливать сольфеджио, заваливать семестры,
Неделю сидеть над аккордом, а на концерте не попасть по нотам,
Не задавать вопросы, не искать ответы,
Лазать по улице с друзьями,
Стрелять сигареты…
Глаза-помидоры и я плавно плыву по району,
А вспоминаю детство: тогда был взгляд не томным, тогда всё казалось особым.
Выросли дети, что когда-то облепляли горки,
Теперь пустуют наши дворы,
Кому-то арбуз – кому-то арбузные корки,
Эти громкие улицы вдруг стали немы.
Детство летело, горело и пестрило вспышками,
Я никогда не пожалею, что не провел его за книжками.
Худой на вид, но не худой на смыслы,
Мне в галлюцинах нет нужды, чтобы плескаться в мыслях.
В поезде или в самолете, на заброшенной стройке,
В подъездном лестничном пролете, я буду рождать эти строки.
На тёмных дачных прожогах буду едко плеваться словами,
Дробить ядовитые буквы о тонкие стены бумаги.
Все эти строчки – не стихи,
Всего лишь мысли, что бродят в больной голове,
И ты едва отыщешь в них смысл,
Если ты сам не болен в душе.
Мощный удар по сознанию – такой неустойчивый век.
Крыши поехали, свернулись люди, в Риме недавно выпал снег.
В отражении витрин какой-то непонятный тип сутулится,
И я – не Бродский, но порой так страшно вылезать на улицу.
Они кричат: «Мы любим Москву и деньги!»,
А я любил не деньги, а деньки, проведенные рядом с тобой.
Вся моя жизнь – роман-эпопея,
Ты в этой жизни – главный герой.
Поломана мачта, но ты основной игрок моего сердца,
Тебя не заменить мне даже в конце матча, никак без тебя не согреться.
Несовместимые? Так точно! Ведь твой отец давненько в боссах,
А я всё по дворам в одних и тех же кроссах.
