СЧАСТЛИВО, ТОВ… (стихотворения)
Осень, этюд
Дома посерели от сырости.
А в транспорте – духота.
Холодное прямо за шиворот
стекает с чужого зонта.
И сумки, и локти, и жалобы
мешают спокойно стоять.
И снова безудержно боязно
за стены свои опоздать.
А все красивые девушки,
согласно такой судьбе,
выходят до той остановки,
где нужно выйти тебе.
Но солнце явится завтра,
и лишнюю влагу – долой!
И вдруг ты плюнешь на право
остаться самим собой.
Сентябрь-83.
Юг
Сентябрь. Утихает лето.
И словно не было в долгу,
на чистом небе солнце метит
довольно низкую дугу.
Отлично проспанные зори.
А после восхвалять богов
за то, что ниспадает к морю
дорога в несколько шагов.
Ещё не ставшее привычкой,
и потому вошло сполна
такое счастье: аритмично
на берег просится волна.
Сентябрь-октябрь-87.
Провожая
И трудно расстаться,
и трудно расставить
ушедшее
ровно, по полкам и в ряд.
И мечется,
вдруг натыкаясь на ставни,
уже изумленно-растерянный взгляд.
Пускай говорят про идейную свежесть,
что смена пришла или только в пути.
А вновь раздаётся: «Простите, а где же…»
И снова кого-то придётся простить.
Я вычитал где-то, что слово летуче.
И всё-таки
я не сумею смолчать.
Спасибо за ум и за честность —
за лучшее,
не позволяющее
одичать.
Март-88.
Я видел плохое с глазами любимых.
Я больше не верю плохому с глазами…
Бывало, смеялись,
бывало, грубили,
бывало, скользящие путы вязали.
Обрывки стихов появлялись нежданно,
и, самое главное, не исчезали.
Живому живая была благодарность
за то, что скользящие путы вязали.
Оттуда, где бесятся долгие вьюги,
следы заметая и мёртвое множа,
бывало и так: приходили подруги.
Одна приходила,
другая – быть может…
Март-88.
* * * * *
Меня вынуждали выбрасывать белые флаги.
Закушены не для того сотворённые губы.
Я выбьюсь из общего ритма на стартовом шаге.
А все барабанщики это, как раз, и не любят.
Не звук ненавижу, но однообразие звука.
Второму удару нисколько не буду послушен.
И штраф назначают проросшие в палочки руки —
публичный позор под огнём бесконечного туша.
А чувство вины – утончённое правило плаца.
Его приплюсую к признанию собственной дури.
Содеяно зло, и не всем суждено оправдаться.
Тогда я мечтаю родиться источником бури.
Между прочим, луна – добровольный страж.
Стерегущая бдительно сон-тишь,
почему-то стекает в мою блажь,
отражаясь в железных горбах крыш.
Приходи, если путь объясняешь легко,
если путь не короче возможной строки,
приходи.
Буду счастлив твоим кивком
и поцелуем твоей руки.
Апрель-88.
Жёсткие стулья у каждой стены.
Плотные шторы прямы и темны.
Потусторонне звучат голоса.
Где-то пробило ещё полчаса.
Душно, да лучшего воздуха нет!
Огненной рысью крадётся рассвет,
жаркие губы, любовью маня —
это ли память, обуза моя?!
Синие губы стирают слова.
Синие губы нельзя целовать.
Тёплую водку допью «из горла′».
Кто же виновен, что ты умерла…
Июнь-88.
Отчизна моя встрепенувшейся птицей
расправила крылья на пламя заката.
Перо над зеркальной водою кружится,
Над телом истерзанного плаката.
Любимая, где ж за тобою угнаться?
В душевных порывах – воинственный ветер,
глубокая ночь и начало прострации,
путь на звезду, что прохладен и светел.
Ты плавно встаёшь и уносишь обиду.
Ты резко встаёшь, не желая мириться.
Ты напоминаешь рассерженным видом
Отчизну мою, встрепенувшейся птицей…
Июль, август-88.
* * * * *
1.
Спасибо на слове, ступай себе с Богом,
и доброе слово, наверное, много,
платок для слезы или взмаха не нужен,
твои коридоры всё уже и уже,
и, переплетаясь, сливаются в точку,
и сразу за дверью встречаются с ночью…
2.
Стремителен путь через Площадь Восстаний,
местами прекрасен, ужасен местами,
и важный корректор – слепой исполнитель —
следит за нормальным исходом событий,
как ловкий оценщик не противоречит,
торгуется время, которое лечит…
3.
Под номером сто отправляется поезд,
среди пассажиров оранжевый пояс
уже исчезает, уже не догонишь,
билет заберёт проводница вагона,
причина отъезда – нелепейший случай.
А ты бы осталась, так было бы лучше…
* * * * *
В период смешения крови и взлёта бровей
застенчивый ангел, скрывая плиту потолка,
торжественно тих.
Но стоят возле ванны моей
поэт с проституткой
и зрячего топят щенка.
А тело, согласно закону, проскочит трубу
затем, чтобы вторить зловонию мусорных куч.
Я благословляю бродячую Вашу судьбу
уже потому, что язык беспредельно могуч.
Ну что же, урок рисованья почти закруглён.
Не мною поверженный воин незыблемо стар.
И справа на том же заборе выводит углём
открытые женские формы, краснея, школяр.
* * * * *
Товарищ по сцене, когда я тебя позову,
мы встретимся там, где растаяла вечная мгла.
Искомая радость, что прямо от нас пролегла,
способна ослабить бесцветные сны наяву.
И чувствуя: не разряжается в сердце набат
на той стороне с безысходностью в степени «эн»,
мы станем минёрами тщательно сложенных стен
и мало-помалу, но выдавить сможем раба.
А если в конечностях неугасимая дрожь,
как следствие тяжести нового стада ханжей,
умрём и похерим, что кличет беду ворожей,
товарищ по сцене, когда ты меня позовёшь.
Моя случайная подруга,
пока дарующая мне
и тело, нежно и упруго,
и слово, верное вполне,
кому оказываешь милость,
целуя огненный букет?
Моя уже определилась
печать таланта на руке?
И, может быть, высоко место
ты предоставить мне должна,
слепая, зрячая невеста,
еженедельная жена.
Я окунусь, ещё не пьяный,
с твоим сознаньем – налегке —
в гнусавый голос ресторана
на европейском языке.
Август, сентябрь-89.
По Сальвадору Дали
Ноль километров пути.
Слушай, не надо юлить!
По Сальвадору Дали
сны до пчелы сократи.
Твой перезревший гранат,
снова к ногам упаду.
Тигры в тебе на ходу,
и невозможно назад.
Слабой, жестокой, другой
рвёшься в летучие дни.
Мы остаёмся одни.
Будь, если можешь, нагой.
Март-90.
Между востоком и югом
долго плывёт тишина.
Шторы вплотную друг к другу.
Или темно от вина?
Прямо за тонкой стеною —
с вечера настежь окно.
Утро приходит за мною,
и неизбежно оно.
На пожелтевшей странице
недостаёт одного,
Господи – сильно влюбиться,
если бы видеть, в кого.
Кран, не закрученный туго,
сны мои сводит на нет.
Между востоком и югом
капает солнечный свет.
Март-90.
Устраняя падение в ноль,
заливаю шампанским пожар,
много-Ницше-и-чуть-Рокамболь
до прихода звезды Ахернар.
Точно так непреклонны пажи
и заботливо-нежен Перун,
так и я продолжал дорожить
именами невидимых лун.
А прошедшее сброшу, как плащ —
изъелозил его, извозил…
Всё равно не обида и плач —
три десятка покинутых зим.
Май-90.
Мой Август светлей и капризней.
Лавровый венок или нимб?
Опутанный нитями жизней
далёко сверкает Олимп.
Тревожен мифический зуммер
свободной и славной страны.
Готовится грозный Везувий
