Семён Данилюк - Сделай ставку и беги

Херувимчик лежал на асфальте, свернувшись калачиком и уютно подобрав под себя ноги. Тело его непрерывно содрогалось, и сам он постанывал в такт сотрясениям – тихо и немузыкально.

Херувимчика били. Не слишком элегантно, зато без затей, – толпой и ногами. Били добросовестно, но неумело. Поэтому сил оставалось полно. Можно было бы вскочить и шутя уйти на рывок – в жизни не догнали бы они чемпиона межшкольной олимпиады по бегу. Но как раз на рывок он не мог. И защищаться не мог. Потому что всего пять дней как вырезали из него гнойный, едва не прорвавшийся аппендикс. Соседи по палате только с коек вставать начали. А его к вечеру выкрали из больницы и привезли сюда, в загородный мотель «Тверь», на собственное семнадцатилетие.

И вот теперь он бессильно извивается в грязи, уворачиваясь от ударов. Что и говорить, – День рождения удался.

Хотя «выкрали» – сказано чересчур громко. Поздравить новорожденного в больницу заскочила соседка по подъезду двадцатилетняя Жанночка Чечет, которая вот уж второй год была предметом Антоновых вожделений и причиной ночных поллюций. Жанночка охотно кокетничала с хорошеньким Херувимчиком, которого сама же так и прозвала – то ли за юношеский румянец, то ли за стеснительность. Иногда снисходила до шутливого поцелуя. Но дальше пока не допускала. Правда, в последний год удерживать поклонника на дистанции ей стало не просто, – робкий Херувимчик незаметно возмужал до полноценного, требовательного Херувима.

Прямо с порога палаты словоохотливая Жанночка сообщила, что забежала буквально на минутку, а вообще-то торопится в загородный мотель, где накануне познакомилась с двумя классными парнями. Услышав про парней, ревнивый Антон увязался следом, благо одежда лежала здесь же, в тумбочке.

В такси по дороге Жанночка успела протараторить всё, что сама узнала про новых знакомых. Оба взрослые – по двадцать три года. Один – здоровенный такой! Иван Листопад – сын профессора. Другой, Феликс Торопин, тоже не из простых.

– Чуть ли не вор в законе! – с придыханием шепнула Жанночка, хотя кто такой вор в законе толком не знала.

Со слов Жанночки, выросли Торопин и Листопад в одном дворе. Потом разъехались. Иван в Краснодар, где его отцу предложили кафедру, Феликс – в колонию для несовершеннолетних преступников. Но друг друга, как оказалось, не потеряли. В Калинин они приехали по каким-то мутным фарцовочным делам. Кажется, в Москве не совсем чисто прокрутили валютную сделку и решили «отлежаться» в провинции.

– Представляешь, какие необыкновенные люди? Главное, оба при деньгах. Вторые сутки мучаюсь, на кого из двоих запасть. Прямо не знаю. Может, ты чего присоветуешь, – к полному расстройству Антона, Жанночка, наивная в своей корыстности, сокрушенно покачала головой.

Впрочем новые знакомые понравились и самому Антону.

В гудящем, забитом под завязку мотеле оба они выделялись среди прочих. Могучий Листопад царил за столом, мягким кубанским говором без усилия покрывая грохот надрывающегося оркестра. Едва заметно косящий правый глаз придавал всему, что говорил и делал Иван, оттенок легкой победительной насмешливости. Пьяновато улыбаясь, слушал его байки тонколицый красавчик Феликс Торопин. Длинные, унизанные перстнями картежные пальцы Феликса поигрывали золотой цепочкой. Время от времени он приподнимал указательный палец, и тогда официантка Нинка Митягина, подруга Феликса, подлетала к ним, предвкушающе косясь на «рыжьё». А робеющий, покрытый золотистым пушком именинник Антон Негрустуев с восторгом внимал многоопытным новым товарищам. От обоих исходила привычка к опасности и манящая блатная романтика.

Уже ближе к закрытию Антон вышел подышать на воздух. Тут-то всё и случилось. Какая-то шпана на глазах у всех чмырила съежившегося узбечонка с выпученными от страха глазами. Пройти мимо Антон не мог.

– А ну, уроды, отошли от человека! – грозно выкрикнул он.

Собственно на асфальт Антон свалился сразу, еще от первого, по касательной удара. Тотчас устрицей закрылся, пытаясь спрятать разрезанный живот. Особенно досаждали две страусиные девичьи ноги. Про такие говорят, – от шеи. Но он-то снизу хорошо видел, откуда они на самом деле начинались. Впрочем, реагировал он только на ступни. Маленькие такие ступни, обутые в изящные туфельки, остроносые и неотвратимые, будто атакующие эсминцы.

В отличие от толпящихся в беспорядке парней, бьющих бесцельно и наугад, владелица туфелек всякий раз примерялась ударить именно в то место, что закрывал он обеими руками, оставив незащищенной даже голову. Почему и пострадал. От увесистого попадания по виску он обмяк, заволакиваясь прощальным туманом, и скорее рефлекторно, чем с надеждой, прошептал: «Листопад».

И тут же слово это пронзило обманчивую тишину загородного мотеля призывным кличем боевой трубы: « Листо-пад! Феликс! Антошку убивают!».

То кричала, вопила, визжала на все двадцать тысяч доступных человеческому уху децибел выбежавшая на крыльцо Жанночка Чечет.

Антон очнулся от каких-то непрерывных криков. И первое, что увидел, открыв глаза, – нависшая над ним огромная тень.

«Иван», – узнал Антон, поняв главное: больше его бить не будут.

Осторожно, придерживая живот, он сел на асфальт.

– Как ты? – запыхавшийся Иван присел подле Антона.

– Вроде жив, – Антон неуверенно ощупывал живот, пытаясь распознать источник глухой боли.

– Который начал?

– Во-он патлатый!

– Достану, – зловеще пообещал Листопад.

Он разогнулся – грозно.

При внезапном появлении высоченной, массивной фигуры нападавшие оробели. Отбежав на несколько метров, они переминались, нерешительно косясь на вожака – толстогубого парня с длинными несвежими патлами, перетянутыми по лбу махеровой повязкой.

Прищурившись косящим глазом, Листопад быстро шагнул вперед, ухватил за ворот патлатого, выдернул из общей кучи, резким движением скрутил, посадив на колени, и с аппетитом поднес к его носу кулак, увесистый, будто хорошая дынька – «колхозница».

– Башку тебе, что ли, об асфальт разнести? – задумался он.

– Да кто его бить-то хотел, сопляка этого?! – тонко и пронзительно закричал патлатый, пряча за возмущением охвативший его испуг. Но страх выпирал наружу, – вывернутые губы покрылись пузырьками слюны. – Сам напросился. Мы в баре мой приезд из Москвы отмечаем. Ну, на улицу покурить вышли. Вдруг гляжу – чебурек!

– Какой еще чебурек? – недоумевающе переспросил Листопад, слегка ослабляя хватку.

– А я почем знаю какой? Может, узбек. Может, туркмен. Я в них, чебуреках, не разбираюсь! – поняв, что сразу бить не будут, патлатый приободрился, в голосе его добавилось скандальности. – Чурка, он и есть чурка. Я ему и говорю, а ты чего-й-то тут, чебурек, по нашему суверенному фойе шастаешь? Что тебе здесь, Фергана какая-нибудь, что ли? И, естественно, его за хобот. А тут этот ваш, мешком прибитый, откуда-то нарисовался: «Не трожь. Он, мол, тоже людь». Я, грю, может, он там у себя среди азиков и людь, только чебурек этот по праву первого мой. Хочешь пометелить, найди себе другого. А ваш заблажил чего-то! По физии мне, вон, заехал!