2024
От автора
Тем, кто при своих болезнях, накопившихся за жизнь проблемах и тяготах внешних обстоятельств, дабы остаться Человеком, однажды не позволил Искре Жизни покрыться мраком отчаяния и безысходности, посвящается.
“Наступит день, опять всё повторится –
Мне жизнь приснится. Лишь бы не забыть
То, для чего пришлось мне возвратиться,
И для чего мне снова надо жить”.
____________________
Мэр
Морозным январским воздухом, сквозь который ещё и не думал пробиваться первый утренний луч, задышал Западный Городок, основанный полтора века назад на холмах острова, окружённого водами холодного моря.
Управлял Городком мэр Пётр Иванович Заснувший, живший в служебной угловой двухкомнатной квартире на пятом этаже обычного многоквартирного дома, который стоял на окраине у береговой линии. Окна одной его комнаты выходили на Городок, а из другой открывался вид на живописную полосу холмистого западного побережья острова.
Как и все жители Городка, к этому времени он уже проснулся и в отработанном за долгие годы службы до автоматизма режиме проделал все свои стандартные утренние процедуры: душ, бритьё, подбор галстука и рубашки, приготовление кофе, просмотр пары десятков поступивших за ночь писем и спам-сообщений, заметок с планом на сегодняшний день и прогноза погоды, который, к слову сказать, был неутешительным – во второй половине дня намечалась очередная метель.
Пётр Иванович вёл одинокую жизнь. Время дома он проводил нечасто, посему весь ареал его домашнего обитания по большей части сводился к холостяцким пространствам кухни и “городской”, как он сам её называл, комнаты, той, что с окнами на город. В ней он спал.
Вторая комната, та, что он называл “морской”, для жизни была не приспособлена и служила скорее местом для размышлений. Свободная от мебели и прочей утвари, если конечно не брать в расчёт оставшиеся от прежних хозяев квартиры древний, уже сморщившийся пыльный диван из кожзама времён Промежуточной Депрессии и невзрачный потемневший старообрядческий крест, висевший на голой, покрытой истлевшими обоями стене, она обладала весьма аскетичной атмосферой, располагающей, по мнению Петра Ивановича, к думам о важном. Сюда, не разуваясь, он заходил лишь по утрам в последние несколько свободных минут перед выходом на работу, проводя их в темноте у окна с кружкой остывающего остатка кофе. Как правило, он никогда его и не допивал, а лишь помешивал ложкой медленно и вдумчиво, тоскливо уставившись в мутное стекло окна в попытках разглядеть едва различимый в утреннем сумраке берег моря. Когда же наступала пора выходить, он всегда долю секунды мешкался, как будто ожидая чего-то, но, смиряясь в итоге со статусом кво, тяжело вздыхал, разворачивался и покидал комнату. Это было единственное время, когда он мог смотреть на море вне рабочей суеты, так как выходных у него не было, а вечером на это попросту не оставалось сил.
Работа государственным служащим в любом городе Четвёртой Империи тяжела, предполагает недюжинную долю ответственности и помноженную на неё исполнительность. Десятый год службы Заснувшего говорил о том, что он всецело соответствовал этим критериям. Высоко оценивая его заслуги, однажды ему даже вручили премию “Мэр года”, хотя он себе признавался, что до конца и сам не понял, почему. Парадоксально, но, несмотря на колоссальный объём выполняемой им работы по городским делам, направленным, как он искренне считал, на улучшение качества жизни горожан, город не становился красивее и удобнее, не нравился горожанам и, что удивительно, ему самому. В этом плане от горожан его отличало лишь положение, обязывающее говорить либо только то, что вызывало бы у них исключительно положительные эмоции, либо что угодно в зависимости от обстоятельств, только не личное недовольство. Ибо как бы плохо по факту не обстояли дела, во властной среде оно негласно считалось моветоном.
Сегодняшнее же утро ничем не отличалось от предыдущих, кроме того, что, едва встав с кровати, Пётр Иванович обнаружил себя в крайне тоскливом расположении духа, точнее сказать, гораздо более тоскливом, чем обычно. В последнее время тоска накатывала на него всё чаще, и с каждым разом она становилась гуще и мучительнее.
“Наверное это из-за вчерашнего, – нехотя одеваясь, сам себе объяснял он. – Ну кто додумался иконы из пластика делать? Чем дальше, тем хуже, ей Богу! Интересно, крестики на груди они тоже пластмассовые носят? И я ещё со своей речью, как идиот, мол, “это важное событие”, “духовное развитие горожан и моряков”, “патронаж церкви”, “архиерей приехал из метрополии”, “уникальный иконостас”, “финансирование напрямую из имперской казны”. Посмотрите!” – он в шутку раскинул руки перед зеркалом в прихожей. “Тьфу! И почему все улыбались?”
Для ясности: накануне днём Петр Иванович был приглашён на открытие молельной комнаты в здании морского порта, где ему предстояло дать торжественную речь, но увиденное заставило его изрядно понервничать. Речь всё же пришлось дать, но завершив её, он испытал сильное чувство стыда, до тошноты, даже закололо где-то под рёбрами. Благо, к утру его состояние нормализовалось, давление выровнялось, а глаз перестал дёргаться.
Да и в целом какого-то особого разочарования в наступившем дне у него не было, даже несмотря на ощущение накатившей тоски, факт наличия которой, независимо от степени её тяжести, в силу привычки уже прошёл стадию принятия.
“Всего лишь очередной День Бобра! – успокоил он себя. – Что вчера, что сегодня – один хрен”.
И вот он уже готов был войти в “морскую” комнату для совершения своего утреннего ритуала у окна – при параде, кряхтя, обувшись в прихожей, стоя с кружкой остывающего кофе у открытой двери, как вдруг его внимание привлекло отсутствие затхлости и спёртости наполнявшего комнату воздуха. Этот запашок уже был частью ритуала, ведь именно с его вдыхания и начиналось всё действо, поэтому не заметить его отсутствия Пётр Иванович не мог.
Дышалось непривычно, или, как отметил сам мэр, непозволительно легко, будто с груди сняли сдавливавшую её долгое время рубашку, надетую не по размеру. Спустя мгновение дуновение отрезвляющей свежести мягким, но в тоже время настойчивым приятным потоком обволокло его лицо, изъеденное узором морщин, оставленных в наследство усталостью, гримасами злости, обиды и негодования. Комната будто выдохнула невидимые лечебные пары в сторону хозяина, и Петру Ивановичу волей-неволей пришлось их вдохнуть.
По всей поверхности его тела начало растекаться тепло и неведомое до сего утра воодушевление, вмиг испарившее прочь тревожащую тоску. Мимолётом ему даже показалось, что он помолодел лет на тридцать.
