Доменика де Роза - Секрет виллы «Серена»

Мысли из Тосканы

Эмили Робертсон

Сегодня я вспоминала час пик. Как добиралась до работы в Лондоне: освежающая прогулка с ароматом выхлопных газов, мешки для мусора, хлопающие на ветру; недолгая, но жестокая борьба за место в метро, всю дорогу в котором я провожу, уютно уткнувшись в чью-то подмышку, извиняясь каждый раз, когда кто-то на меня наступает; подъем по эскалатору, и в конце концов я, измученная, на своем рабочем месте.

Сейчас же мой путь на работу выглядит следующим образом: проснуться под оперное пение нового петуха соседей, распахнуть тяжелые ставни, чтобы утреннее солнце осветило каждый сантиметр спальни с деревянными балками и каменным полом. Спуститься вниз на чашечку эспрессо с кусочком свежей дыни и инжиром; принять душ в ванной с захватывающим видом на бескрайние холмы Тосканы; надеть тонкую хлопковую юбку с футболкой, затем медленно прогуляться к своему столу на террасе под оливковыми деревьями. Сесть. Думать. Дышать.

В такие дни я не переживаю из-за последней идеи супруга купить свинью и стать охотником за трюфелями. Я не переживаю, что старшая дочь взяла привычку сидеть на площади и строить глазки молодым итальянцам; что младшая дочь отказывается есть что-то помимо очищенного винограда и батончиков Mars. Я не переживаю из-за того, что, как сказал дорогой старина Романо, мы должны начинать сбор оливок, когда Луна в Тельце, или что acqua minerale[1], которая (что потрясающе) проведена из нашего собственного колодца, превратилась в жалкую струйку. Нет, я не переживаю ни о чем. Я сижу и думаю.

И когда я думаю про час пик, то улыбаюсь.

– Мам, воды опять нет.

Эмили Робертсон смотрит на свою старшую дочь, которая стоит в лучах золотого солнца. Позади нее серебристая оливковая роща сливается с бледно-желтыми холмами, превращаясь в охру там, где встречается с небом.

Сосны стали завораживающе темными, а сам дом, терракотовый в сумерках, сейчас выцвел до бледно-розового. Все это до невозможности красиво – и совершенно ее не трогает.

– О господи, – говорит она слабо. На столе перед ней сверкает экран ноутбука, и она нажимает «Отправить». Еще одни «Мысли из Тосканы» готовы.

– О господи? И все? О господи? Это все, что ты можешь мне сказать? – Праведный гнев Сиены вот-вот поднимет ее в воздух, вознесет как современную Богородицу. – Мне через час идти к Джанкарло, а я не могу даже волосы вымыть. Потому что в этом чертовом доме нигде нет воды. Господи! Неудивительно, что папа здесь не бывает.

– Он завтра приезжает, – говорит Эмили, испытывая совсем маленький, крошечный укол страха.

Сиена пропускает это мимо ушей.

– Что мне делать с волосами?

– В чайнике оставалась вода, – вспоминает Эмили. – Я принесу.

Она встает из-за стола и морщится, выходя из-под тени террасы. Уже почти полдень, и солнце жарит вовсю. Эмили чувствует, как оно бьет ей в голову, пока она идет по выжженной траве и поднимается по узким каменным ступеням к двери кухни. Сиена следует за ней молча и настороженно, не желая успокаиваться.

В кухне темно и прохладно. Босые ноги Эмили сжимаются от удовольствия, коснувшись холодного каменного пола. Остатки завтрака – хлопья, паста Marmite[2], коробка Coco Pops, привезенные из Англии, – так и лежат на столе. Чайник на газовой плите (в Италии невозможно найти электрические) наполнен наполовину. Эмили робко протягивает его Сиене.

Сиена сквозь зубы бормочет: «Спасибо» – и идет к узкой лестнице, ведущей в спальни. В дверях она останавливается. Эффектно уходить – ее фишка.

– Кстати, мам, – говорит она, – у тебя юбка сзади порвана. Видела?

Младшая дочь Эмили, Пэрис, пишет в дневнике: «О мрак, бескрайний мрак среди сияния полудня…» Она останавливается на секунду, чтобы взглянуть на черные слова на белоснежной странице и подумать, что, скорее всего, в мире нет другой тринадцатилетней девчонки, которая бы цитировала «Самсона-борца»[3] запросто и так к месту. В конце концов, вот она сидит под этим ужасным, добела раскаленным итальянским солнцем, льющимся в окно (не совсем, конечно, полуденное сияние, но все великие писатели позволяют себе немного вольностей с фактами), и она, совершенно очевидно, в черном отчаянии.

Немножко успокоившись от мыслей о черноте своего отчаяния, Пэрис переворачивается на спину и смотрит в потолок. На ней только белая майка и футбольные шорты, но все равно безумно жарко. Девочка чувствует себя вялой и вымотанной от духоты. Мама дала ей в комнату вентилятор, но, кажется, он только и делает, что гоняет горячий воздух по углам. Потолки в доме – гордость и радость Эмили: темные, изогнутые арками балки тянутся вдоль необычной кирпичной кладки – как в соборе, по ее словам. Но Пэрис, глядящей вверх, кажется, что она находится в грудной клетке какого-то доисторического монстра. «Все так сохранилось, – говорит мама, – словно мы вернулись в прошлое». Так и есть: возвращаешься все дальше и дальше в прошлое, пока в конце концов не превратишься в ничто, плавающее в какой-то ужасной темной материи. Солнце светит, трещат кузнечики, и ничего никогда не происходит. Кроме того, что она, Пэрис, становится все более несчастной, и никто этого не замечает.

«Я ненавижу этот дом, – пишет она в миллионный, как ей кажется, раз. – Я ненавижу Тоскану, и я ненавижу Италию, и я ненавижу, что у меня нет друзей и мне нечем заняться, кроме как лежать и ждать, пока станет прохладнее, чтобы я могла, может быть, пойти погулять». Она останавливается, задумываясь, как сильно ненавидит фразу «пойти погулять». Ее мама так говорила, когда они еще жили в Лондоне: вечер воскресенья, сытный обед, футбол по телику, «Давайте пойдем погулять». Папа всегда очень уставал после рабочей недели, Чарли был слишком маленький, а просить Сиену о чем-то отдаленно напоминающем физическую нагрузку было себе дороже. Поэтому они с мамой всегда гуляли вдвоем. Они долго и муторно тащились мимо закрытых магазинов к паркам, где семьи пытались запускать воздушных змеев в безветренный воздух, а маленькие бритые мальчишки играли в футбол с какой-то необычной жестокостью. Будь у них собака, все могло бы быть по-другому, у прогулки появилась бы цель; но у Чарли (разумеется!) была астма. «Еще одна причина переехать в теплый климат», – заливалась соловьем мама. Еще одна причина ненавидеть Чарли.