"Война – это не то, что показывают в кино. Здесь нет медленных пролетов пуль, нет героических монологов перед смертью, нет даже времени подумать. Война – это грохот, который бьет по ушам, это грязь, которая липнет к коже, это страх, который сжимает горло так, что невозможно дышать. И самое страшное – это тишина. Та самая тишина, которая наступает после взрыва. Когда мир замирает, и ты понимаешь, что что-то пошло не так. Что-то пошло очень, очень не так."
Он лежал на земле, чувствуя, как холодная грязь просачивается сквозь ткань его формы. Небо над головой было серым, тяжелым, будто готовым обрушиться в любой момент. Где-то вдалеке слышались крики, выстрелы, но все это казалось таким далеким, будто происходило в другом мире. Его мир сейчас состоял только из боли. Тупая, ноющая боль где-то в груди, резкая – в ноге, и еще что-то… что-то, что он не мог понять. Его тело словно онемело, перестало слушаться. Он попытался пошевелиться, но единственное, что ему удалось, – это слабо дернуть рукой. Пальцы сжались в кулак, но даже это движение далось с трудом.
"Что случилось?" – промелькнула мысль. Он не помнил. Одно мгновение он шел вперед, держа автомат наготове, а следующее – уже лежал здесь, в грязи, смотря в небо. Взрыв. Да, был взрыв. Он помнил оглушительный грохот, который словно вырвал его из реальности. Помнил яркую вспышку света, которая ослепила его. И потом… тишина. Тишина, которая длилась вечность.
Он закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Голова гудела, как будто внутри нее били в барабаны. Он чувствовал, как что-то теплое и липкое стекает по его виску. Кровь. Это была кровь. Он знал, что это плохо, но почему-то не мог испугаться. Страх, который всегда был его спутником, куда-то исчез. Осталось только странное спокойствие, будто все, что происходило, было частью какого-то сна.
"Это конец?" – подумал он. Но ответа не было. Только тишина, которая сгущалась, как туман. Он всегда думал, что смерть будет страшной. Что он будет кричать, бороться, цепляться за жизнь до последнего. Но сейчас, в этой тишине, было только одно чувство – недоумение. Почему сейчас? Почему здесь? Он еще так много не успел. Он даже не понял, за что воюет.
Он открыл глаза и снова посмотрел в небо. Оно было таким же серым, как и минуту назад, но теперь казалось ему бесконечно далеким. Он почувствовал, как что-то теплое и мягкое касается его руки. Это была земля. Та самая земля, по которой он столько раз ходил, на которой спал, ел, смеялся. Она была такой же, как и всегда, но сейчас казалась ему чужой. Будто она больше не принадлежала ему.
"Я умираю," – подумал он. Но даже эта мысль не вызвала в нем страха. Наоборот, она принесла с собой странное облегчение. Все кончено. Больше не нужно бежать, не нужно бояться, не нужно прятаться. Все кончено.
Он закрыл глаза и почувствовал, как что-то меняется. Боль, которая еще минуту назад была такой сильной, начала отступать. Она не исчезла совсем, но стала далекой, будто происходила не с ним, а с кем-то другим. Его тело стало легким, почти невесомым. Он почувствовал, как что-то тянет его вверх, будто он парит в воздухе.
И вдруг, сквозь боль и тьму, он увидел свет. Не тот, что от взрыва, а другой – теплый, мягкий, как в детстве. Он потянулся к нему, чувствуя, как что-то внутри него начинает меняться. Это было странное чувство – будто он одновременно и здесь, и где-то далеко. Будто он и умирает, и рождается заново.
"Что это?" – подумал он. Но ответа не было. Только свет, который становился все ярче и ярче.
Он не сразу понял, что взрыв уже произошёл. Сознание возвращалось обрывками – сначала оглушительный звон в ушах, переходящий в тонкий, назойливый писк, потом медно-горький вкус крови, наполняющий рот, и наконец – холодная, влажная земля под щекой. Правый глаз залило чем-то тёплым и липким, левый с трудом различал размытые очертания – задымлённое небо, обломки где-то впереди, свою собственную руку, неестественно вывернутую, но не вызывающую боли. Только лёгкое покалывание, будто отсидел конечность на долгой зимней прогулке.
"Жив", – мелькнула первая ясная мысль, и тут же другая, более трезвая: "Надолго ли?"
Он попробовал пошевелиться – тело не слушалось. Даже пальцы отказывались сжиматься, хотя всего минуту назад так крепко держали автомат. Где-то вдалеке гремели выстрелы, кричали люди, но все звуки доносились будто сквозь толстый слой ваты, словно кто-то вывернул регулятор громкости жизни на минимум. Мир сузился до клочка грязной земли перед лицом и нарастающего гула в голове, похожего на шум моря в раковине.
Потом внезапно свет поменялся.
Небо над головой стало ярко-голубым, каким бывает только в детстве. Трава под щекой – зелёной и колючей, пахнущей летом. Где-то совсем рядом зазвенел велосипедный звонок, и чей-то мальчишеский голос крикнул:
– Лёха, давай с нами!
Он поднял голову. Перед ним была деревня – его деревня, хотя он не был здесь уже семь лет. Дедов дом с покосившейся голубятней под крышей, пыльная улица, Петька и Витька на велосипедах. И запахи… Боже, эти запахи – свежескошенной травы, нагретой на солнце смородиновых листьев, деревенского хлеба из печки.
– Не спеши, внучек.
Он обернулся. Дед Иван стоял над ним, заслоняя солнце, в своей вечной клетчатой рубахе с закатанными по локоть рукавами. В морщинистой, исчерченной прожилками ладони – горсть малины, каждая ягода блестит на солнце капельками утренней росы.
– Попробуй, какая сладкая выросла в этом году.
Ягода лопнула на языке, тёплая от яркого солнца, с едва уловимой лесной кислинкой. Где-то за курятником зашлёпал по лужам Барбос, куры встревоженно закудахтали. Витька с Петькой о чём-то горячо спорили, перебивая друг друга. А дед смотрел на него своей тихой, всепонимающей улыбкой, от которой глаза превращались в узкие щёлочки среди морщин.
"Я помню этот день", – осознал он. Последнее лето перед школой. Последнее настоящее лето его детства. Тот самый август, когда время текло медленнее меда, а каждый день казался вечностью.
Но вдруг картина начала меняться. Деревня расплылась, как акварель под дождем, и перед глазами встал другой образ – вечерний городской двор. Ему снова лет семь, он в потрёпанных кедах бежит за отцом и их псом Рексом. Отец идёт неспешно, покуривая, отпуская кольца дыма в прохладный вечерний воздух. Рекс, их рыжий двортерьер, деловито обнюхивает каждый куст, изредка оглядываясь на них.
– Пап, а правда, что собаки видят призраков? – он догоняет отца, хватая за руку.
Отец усмехается, поправляет очки:
– Призраков не знаю, а вот то, что ты забыл дома шапку – это точно видят. И мама это увидит.
