Квадратный двор. В центре – детская площадка. Не современная и яркая, а еще прошлого века. Полые, причудливо изогнутые и приваренные друг к другу трубы, аляповато и безвкусно окрашенные дешевой краской. Вот лабиринт, вот лесенка, вот турник. Горка с неровной дырой посередине. Рядом песочница, в которой уже давно не возились дети, – опасно, легко наткнуться на шприц или битое стекло. Затоптанная осенняя трава. Разбитый асфальт и словно чернильные лужи.
Если бы не моросящий дождь, можно было поставить мольберт и раскладной стульчик. Хватило бы и часа, чтобы получился набросок в стиле постап. Но за шиворот уже неприятно подтекало. Старый зонт сегодня отказался служить, растопырившись половиной спиц. Пришлось нахлобучить на голову широкополую фетровую шляпу. Серый плащ почти не согревал, навевая мысли о ноющих суставах и бессонной ночи. Ботинки пора было отнести на помойку но все рука не поднималась. Художник поморщился: жизнь давно уже не радовала, но чтобы так…
Он задрал голову, окидывая затученное небо обвиняющим взором. Потом привычно перевел взгляд на серые, мрачные стены панельной девятиэтажки, темные, скучные окна, которые казались безжизненными и безликими. Нашел одно на пятом этаже, вроде бы не выделявшееся ничем, за исключением того, что за ним довольно часто мелькала девушка. Или даже, скорее, девочка. Лет шестнадцати, наверное? Словно героиня ненаписанной картины – худенькая, юная и большеглазая, с аккуратно собранными в пучок волосами.
Сегодня она показалась особенно трогательной, до прозрачности бледной и печальной. Художник остановился и помахал незнакомке шляпой, обнажив потешно плешивую голову. Вообще-то такое поведение ему было несвойственно: паясничать, невинно заигрывать с той, что вполне годилась во внучки. Но вдруг захотелось сорвать с этих не по возрасту серьезных губ хотя бы призрак улыбки.
Силуэт за окном исчез. А чего еще ожидать?
Упрямо моросил дождь.
Лиля отпрянула от окна. Не от испуга, нет. Скорее, от неожиданности. Этот старик-художник проходил по ее двору ежедневно с понедельника по субботу, исключая праздничные дни. Наверное, работал в художке за углом.
Иногда приводил к песочнице увлеченных мальчиков и девочек, которые могли несколько часов подряд зарисовывать причудливо кронированные деревья, соседских детишек, солнечные блики, отражающиеся от оконных стекол. Однажды Лиля, возвращавшаяся с танцев и мельком глянувшая на один мольберт, с удивлением угадала в размытых цветных пятнах свою старшую сестру Эллу, каким-то чудом послужившую моделью.
Но сегодняшнее небо с утра хмурилось. Погода не располагала к долгим прогулкам, тем более к пленэрам. Однако поступок старика позабавил.
Когда Лиля снова отодвинула штору, двор уже был пуст и сер. Жаль. Но что она хотела? Чтобы художник так и стоял? Без зонта, с приподнятой над головой старомодной шляпой?
В комнате Эллы затрезвонил телефон. Громко проорав зажигательную попсовую мелодию, заглох. Потом все повторилось. Снова. И снова. Кто-то проявил настойчивость раз восемь. Потом звякнула эсэмэска. Опять сестра ушла без мобильника.
Лиля глянула на часы – почти двенадцать. По субботам у Эллы фитнес, потом английский. Вернется не раньше четырех. Главное, чтобы ключи взяла, потому что в три у Лили – танцы, и пропускать их она не намерена.
Зашла в комнату к сестре. Машинально подняла небрежно брошенный халатик и повесила на спинку стула. В комнате – как после взрыва или грабежа, впрочем, как всегда. Почти вся одежда вывалена из шкафа, потому что погода из сектора «лето» явно переместилась на «осень», а Элле, по ее словам, «опять нечего надеть».
Лиля бросила взгляд на телефон – эсэмэска от отца: угрюмый, обвиняющий смайлик. Но если написал старшей дочери, пусть от нее и ждет ответа.
Рядом с телефоном – забытые ключи. На них брелок – элегантная кошечка в бикини, ниже подпись: «Элеонора». Так Элла представляется при первой встрече.
Да, сестрица в своем репертуаре. Могла бы забыть голову, забыла бы обязательно.
И что теперь делать? Лиля начала прикидывать, как и кому оставить ключи. Поняла, что никого из соседей особо не знает, дружеских отношений не поддерживает, а все общение с ними сводит к короткому кивку при встрече. Тем более как-то не принято сейчас запросто доверять чужим людям. Особенно если ты немая девушка шестнадцати лет. Как не раз предупреждала Элла, можно запросто нарваться на придурка, который решит поиздеваться над тобой. Затащит к себе, а ты не сможешь позвать на помощь. Безвыходная ситуация!
Донесшаяся откуда-то с нижнего этажа пронзительная фортепьянная композиция показалась удивительно в тему. Немного сумбурная, в меру жесткая и трагичная. Она воплотила в звуке мысли девушки, набросала картинки, наполнила их деталями и красками. Дошла до кульминации… и оборвалась. Словно кто-то смял неудавшийся набросок и выбросил в мусорную корзину.
Лиля хотела бы поспорить. Доказать невидимому пианисту, что весьма сложно жить в этом мире тому, кто нем как рыба, – легко могут записать во фрики, даже если с мозгами у тебя все в полном порядке, как и с мироощущением. Но как это сделать, если опять же – смотри выше – ты не способен издать ни звука? В почете многословность, желательно – пустая и с претензией на юмор. Иначе бы не росли, как на дрожжах, стендапщики всех мастей и областей.
Музыка не возобновлялась. Лишь в голове заело кнопку «рестарт», и беззвучная мелодия жила теперь внутри Лили. Она, предчувствуя, что теперь это надолго, все же потрясла головой, будто можно взять и вытряхнуть из себя звуки. А потом сдалась и станцевала несколько па. Теперь музыка переплелась с движением. И казалось неважным, что никто не слышит и не видит этот тандем. Потому что творчество в одобрении не нуждается, оно просто или есть, или нет.
– Лялька, с ума сходишь? – Ироничный вопрос застал врасплох, вдруг показалось, что ее застукали за чем-то очень интимным и сокровенным.
Девушка обернулась. Гармония раскололась, и каждый осколок норовил впиться в расслабленную, а оттого излишне чуткую душу.
– Я, прикинь, телефон забыла. И твои ключи прихватила вместо своих. – Сестра, не замечая, какое произвела впечатление, схватила полотенце и начала вытирать мокрые кудри. – И тренировка не задалась. На английский решила не ходить, скажу, что простыла. – Она деланно покашляла.
Лиля, попав под дождь, выглядела бы мокрой курицей. Сестра же казалась по меньшей мере Афродитой, вышедшей из волн морских, а по большей – еще не придумали объекта для сравнения. В карих глазах Эллы прыгали бесенята, щеки горели, а с губ сыпалась чепуха – уверенно, как неоспоримая истина. В этом была вся она.
