Пламя факела колыхнулось, выхватив из темноты лежащее на скамье тело.
Обнаженное мужское тело.
Я ойкнула, тут же прикрыла рот ладонью. Заставила себя выпрямиться, изобразив гордый и непроницаемый вид. Служительнице пресветлого Фейнрита не к лицу смущаться перед рабом Алайруса. Даже если щеки горят так, что, наверное, могут осветить камеру поярче факела — я сильнее приспешника темного бога, а низменным помыслам сейчас и вовсе нет места.
Стражник шагнул вперед, приблизившись к узнику. Факел, словно издеваясь, высвечивал то перевитое мышцами плечо, то упругие ягодицы. Во рту пересохло, и перестало хватать воздуха. Я уставилась в стену прямо перед собой — но она тонула во мраке, и взгляд сам собой устремился вниз.
Стражник подошел ближе, осветив черного целиком. Отчаянно стыдясь саму себя, я уставилась на него и снова едва не вскрикнула. На спине живого места не было — вспоротая кнутом кожа чередовалась с ожогами.
«Он некромант, — напомнила я себе. — Вероятно, он это заслужил».
Только дышать стало еще труднее — и сейчас вовсе не потому, что я впервые видела нагого мужчину.
— Прикройся, паскудник, — гаркнул стражник.
Узник поднял голову, длинные черные волосы упали на лицо.
— Зачем? — Голос был хриплым, точно карканье ворона. — Вы так старательно меня раздевали!
— Прикройся, — повторил стражник.
Он подобрал с пола и швырнул в черного ком тряпья. Тот вздрогнул, когда ткань упала на обнаженную спину, по телу пробежала судорога, но только неровный вздох выдал, что ему больно.
Сквозь гриву спутанных волос блеснули глаза.
— Неужели пресветлую сестру так смущает мой голый зад?
Я хватанула ртом воздух, лихорадочно подыскивая подходящий ответ.
— Ох, как я мог подумать так плохо о юной и чистой деве? — ухмыльнулся узник. — Конечно же, ее смущают раны, что нанесли мне ее братья ради моего же блага!
Стражник вздернул его за волосы, глухой стон сменился вскриком, когда кулак врезался узнику в лицо.
— Да я тебя…
— Хватит! — воскликнула я. Стражник выпустил узника, я решительно шагнула вперед, встав между ним и черным. — Вы! — Я ткнула стражника в грудь. — Покиньте нас. Пусть этот человек остается как хочет. Исповедь не требует одежды.
В конце концов, какова цена принесенных обетов, если меня может смутить полуживой смертник? Я должна быть выше любых низменных чувств. Любых.
— Но сестра… — начал было стражник.
— Речь идет о душе, и в сравнении с ее спасением голые телеса…
— Даже если это первые голые мужские телеса, которые ты видишь, сестра? — смех черного, хриплый и страшный, хлестнул, точно плеть.
Я стиснула зубы. Каков бы ни был этот человек, дело касается спасения души. Моей гордыне здесь не место.
Стражник отодвинул меня, будто куклу. Ударил черного. В этот раз узник не вскрикнул.
— Хватит! — Я схватила стражника за плечо, оттаскивая. — Я сказала, оставьте нас!
— Зря вы так, сестра. Он под пыткой глумился над нами, и над вашим добросердечием только поглумится. — Брезгливо скривившись, страж обтер кулак о накидку, прикрывавшую кольчугу.
Я вскинула голову.
— Я пришла сюда исполнить свой долг, и я его исполню.
Стражник усмехнулся. «Пой, птичка, пой. Посмотрим, надолго ли хватит твоего рвения», — было написано у него на лице. Я изобразила самое непреклонное выражение, на которое только оказалась способна. Да, я совсем недавно приняла посвящение, и этого человека следовало бы исповедовать сестре Елене. Но она заболела, и матушка Епифания велела идти мне. «Чем раньше ты увидишь зло во всей его неприглядности, тем лучше», — сказала она.
Этот некромант был воплощенным злом, но сейчас мне хотелось ударить стражника, а не его.
— Что ж, воля ваша. Стучите, если что. — Стражник воткнул факел в крепление на стене.
Скрипнули петли, стукнула дверь. Я осталась наедине с узником.
Сердце подпрыгнуло к горлу, мешая дышать. Я вскинула голову. «Я пришла сюда исполнить свой долг, и я его исполню».
Черный медленно, с видимым усилием, сел на нарах. Откинул со лба волосы, открывая лицо — лицо молодого мужчины. Если бы не опухшая скула и тонкая струйка крови от разбитой губы, его можно было бы даже назвать красивым. Разве злу не полагалось наложить на него свой отпечаток? Разве некромант может быть таким…
Я заставила себя выкинуть из головы неуместные мысли. Поговорю о них на исповеди с матушкой Епифанией, но сейчас я здесь за другим.
— Извини, что не могу приветствовать тебя стоя, как подобает, сестра. — Он посмотрел на меня с насмешливым любопытством.
«И слава Пресветлому», — едва не вырвалось у меня. Не хватало еще, чтобы он встал, явившись во всей красе. Щеки обожгло, и я поспешила выбросить из головы грешные помыслы.
— Твои братья слишком усердно пытались наставить меня на путь истинный. — Голос черного окреп, обретя силу и из хриплого карканья превратившись в глубокий низкий баритон.
Я посмотрела ему в лицо — ни раскаяния, ни страха. И собственная нагота его, казалось, вовсе не смущала.
По коже пробежал холод, я зябко передернула плечами. Сквозняку здесь было неоткуда взяться, но воздух ощущался промозглым. Камень и темнота давили.
— Оденься. — Постаралась сказать это как можно мягче. Нет, меня не должны волновать «обнаженные мужские телеса», тем более что, разговаривая, полагается смотреть друг другу в лицо, а не на… ниже пояса. — Здесь холодно.
— Да ты никак шутишь, сестра? Здесь жарко.
И в самом деле, у него на лбу проступила испарина. Я мысленно обругала себя. Так вот откуда этот блеск глаз — не насмешка, а жар. И наглость тоже оттуда — этот человек просто болен и не отдает себе отчет…
— Здесь холодно, — повторила я, подходя к нему. Протянула руку — пощупать лоб, но черный перехватил мое запястье, и я едва не вскрикнула. То ли от неожиданности, то ли от жара пальцев, обжегшего мою кожу, то ли от боли — хватка была слишком жесткой для человека, якобы неспособного держаться на ногах. — У тебя жар.
Я потянулась к магии — и словно провалилась в пустоту. Это оказалось так внезапно и жутко, что я пошатнулась.
— В кладку встроены артефакты, поглощающие магию. — В голосе черного прозвучало что-то вроде… сочувствия? — Ты здесь так же бессильна, как и я.
Я снова обругала себя — как я могла забыть! Конечно, никто не оставит некроманту возможность колдовать.
— Я принесу тебе отвар ивовой коры. И…
Его смех, жесткий и страшный, заставил меня отшатнуться.
— Как трогательно, — сказал черный, отсмеявшись. — Пытаться избавить от жара человека, которому скоро станет еще жарче.
Я прикусила губу, пытаясь сдержать навернувшиеся от обиды слезы.
— Грешно смеяться над милосердием.
— Так я и есть грешник. — Он попытался пожать плечами, но движение оборвалось, едва начавшись, лицо на миг исказилось от боли. Или мне это показалось — потому что, когда я заглянула ему в глаза, в них по-прежнему были лишь любопытство и насмешка. — Ты зря пришла, сестра.
