Однажды на исходе апреля, когда щербатая плошка луны только-только перевалится через ось полуночи, можно сквозь сон почувствовать, как потянуло холодом. Тут же заскулят, завоют собаки во дворах, забьются, пытаясь сорвать ржавую цепь и убежать подальше в лесную чащу, а домашние, раздобревшие за зиму кошки попрячутся под лавки, чтобы шипеть оттуда в темноту. Потусторонний ветер проберётся под тёплое одеяло, проникнет в тревожные сны, всколыхнёт шторы на окнах, зашуршит крупицами соли на подоконнике и полетит дальше.
От самого Самхейна природа спала мёртвым сном, укутанная в белый саван, и ледяные духи пели ей колыбельные жуткими голосами, похожими на вой ветра в печной трубе, но в раннее утро Дня Кануна Лета она пробудилась, юная и прекрасная. Древние боги из хаоса с лицами зверей и птиц, с крыльями и чешуёй, с ногами, которые как корни вековечных деревьев уходят вглубь земли, с тысячей глаз и рук и звёздной тьмой вместо сердца отворили тяжёлые кованые двери между тем миром и этим и пошли по земле, невесомо ступая, на все четыре стороны. Вслед за ними в подлунный мир спустились и молодые боги из небесных чертогов: надели зелёные с золотом одежды, украсили волосы цветами яблони и вышли на белый свет, чтобы в Майские день веселиться, как простые смертные. Любить девушек и юношей, прыгать через огромные, словно до самых небес горящие рыжие костры, петь хмельные песни и есть сладкие лепёшки с рисом, запивая любовным вином. За богами в неплотно прикрытые двери хлынули с той стороны те, кто не ведает железа – духи всех мастей, которым только и дай, что чинить людям проказы. А последними, словно ветер, запутавшийся в прозрачной занавеси, влетели, увлекаемые междумирным сквозняком, неприкаянные души, которых кровь тянула к родному праху. И бродить им всем по земле до следующего рассвета пока не погаснет последний костёр Белтайна, и древние боги, обойдя землю по кругу, не закроют двери в безвременье.
Энию разбудило дуновение ветра, от которого кожа покрылась мелкими мурашками. За окном стояла почти непроглядная ночь, чернильная, как бывает перед самым рассветом, только вверху небо начало слегка сереть. Маленькая комнатка, чисто убранная накануне Белтайна, тонула в тенях. Девочке казалось, будто из темноты за ней кто-то следит, смотрит выжидательно. Может это феи, которые в ночь перед майским днём оставляют подарочки под подушкой? Или кто-то похуже… Нет, решимость Энии было не поколебать. Теперь, главное, не разбудить маму, что, слегка посапывая, спала в кровати напротив. Беззвучно, как мышка, спустить босые ноги на пол, стянуть через голову льняную с кружевом рубашку для сна и надеть её задом-наперёд, достать из-под подушки припасённую загодя рыбью кость… Во дворе хрипло залаял Шемрок, загремел тяжёлой цепью, словно почуял опасность. Шемрок – старый кудлатый волкодав, старше самой Энии, а может даже старше Ниса – обычно был удивительно спокойным, но этой ночью что-то растревожило собак по всей деревне, и от двора к двору разносился пронзительный вой. «Тихо, пёсенька, тихо, миленький, – взмолилась девочка шёпотом, – не разбуди маму!» Но мама спала крепко, без сновидений, ветер с той стороны не беспокоил её, не щекотал босые ноги, не поднимал тонкие, незаметные волоски на руках, словно от страха. А Нис и вовсе умел спать как убитый. Эния могла поклясться, что брат в своей комнате дрыхнет без задних ног, широко раскинув сильные, покрытые россыпью нежных веснушек руки и улыбается во сне. Вот бы позвать его с собой… Но нельзя, иначе ведьма не появится. Девочка торопливо расчесала длинные золотистые волосы рыбьей костью и, ступая тихо, как вор или как лесная пикси, вышла во двор.
Снежными ночами, когда маленький домик заносило по самую крышу, мама, сидя у кровати дочери рассказывала истории о ледяных великанах, кидающих друг в друга кусками каменных скал, вызывая лавины в горах, о маленьких белых феях, хранящих зимний сон матери-природы и ткущих пушистое одеяло из снежных хлопьев, о келпи – водяном коне, что утаскивает путников под тёмную мутную воду, а ещё о ведьме северных пустошей. Ночами она варит в глубоком котле чёрное колдовство, оно расползается туманами, застилая день, чтобы природа не проснулась, чтобы злые ветры разносили по миру холод и смерть, а реки и озёра сковало льдом. Но чем позже закатывается солнце за горизонт, чем голубее полуденное небо, тем слабее старая ведьма. Ещё в Бригиттин день природа начинает пробуждаться. Она пока не открыла глаза, но её дыхание становится глубже и чище, оно освобождает реки от ледяных оков, пробуждает к жизни травы и цветы. И если в утро накануне Майского дня проснуться рано-рано, ещё до первых петухов, надеть рубашку задом-наперёд, а волосы причесать рыбьей костью и босиком выйти на перекрёсток четырёх дорог, можно увидеть седую сгорбленную старуху, шаркающую ногами в пыли. Она идёт, опираясь на суковатую ветку сосны, и перед ней стелется ночь, а за спиной – синие предрассветные сумерки да призрачные волки, крадущиеся во тьме. Старуха остановится, вздохнёт устало – и повеет холодом, окутает необутые ноги, заползёт в разум, и на секунду покажется, что весна уже никогда не наступит. Волки припадут к земле настороженно, взрыкивая, а ведьма поднимет на тебя свои белые глаза с уродливыми бельмами, пытаясь понять, кто посмел встать на пути Древней. И тогда нужно не мешкая проговорить: «Как звёзд ясных не видно белым днём, так и меня тебе не увидать, ведьма-зима». Глаза пошарят слепо вокруг и снова уставятся в густую ночь. Горбунья обопрётся о свой сосновый посох и пошаркает вперёд, а как дойдёт до перекрёстка, так поворотится вокруг себя, да зашвырнёт палку в кусты, а сама обернётся камнем.
«Так и меня тебе не увидать, ведьма, так и меня тебе не увидать» – повторяла Эния, спеша босиком на дорогу, ведущую из большого города в их маленькую деревеньку на границе с лесом. «Так и меня тебе не увидать, не услышать, не поймать!» И любопытно, и страшно, аж жуть берёт. Интересно, какая она, эта ведьма, высокая, как дерево или маленькая, как альв?
И вот теперь Эния в своей льняной рубашонке задом-наперёд, замерла на тёмном перекрёстке, не в силах вымолвить ни слова. А перед ней, протянув костлявую серую руку, покрытую вздутыми корнями вен, стояла жуткая горбунья с незрячими глазами, и девочка не могла вспомнить ни слова заговора, будто всё в голове заполнил утренний туман. Она появилась на дороге словно бы из ниоткуда, соткалась из стылого воздуха, а за ней клочьями дыма бесшумно двигались, припадая к земле, серые волки. Вспоминай, Эния, вспоминай! Мама пела эти слова как песенку, чтобы дочке крепче спалось, чтобы в завывающем февральском ветре не чудился голос ведьмы, насылающей проклятия. Ничего не шло в голову.
