Санкт-Петербург. Май 1898 года
– Машенька!
Голос Дмитрия вывел ее из задумчивости.
– Машенька, тебе пора возвращаться, дорогая. Мы и так рискуем рассердить твоего батюшку…
– Как, уже? – с некоторой растерянностью пробормотала Мария. – А я хотела… Мы могли бы зайти куда-нибудь выпить по чашечке кофе…
Они остановились на углу Лиговского проспекта и Большой Великокняжеской улицы; напротив находилась знаменитая Филипповская булочная. Над входом её висел большой золоченый калач – символ заведения. Внутри посетителей ожидал огромный выбор выпечки – хлеб ситный, хлеб житный, двадцать сортов баранок, пряники печатные и глазурованные, с медом и вареньем, печенья самых разных видов и форм – от миндального до изюмного, калачи и крендели… Кроме того, к магазину примыкала уютная кондитерская – с деревянной буфетной стойкой, зеркалами по стенам, небольшими столиками на двоих. Тут можно было выпить кофе со сладостями, испеченными тут же, или купить товар навынос, поболтать с приятелем или подружкой, полистать газеты и журналы. Не «Вольф и Беранже», положим, но вполне пристойное место.
Из кондитерской тянуло горячим шоколадом, ванилью и еще чем-то очень вкусным. Этот апрельский вечер был на удивление теплым и уютным. Весенний воздух впитал в себя ароматы первой зелени, оттаявшей земли и дух моря. Дурманящий запах весны плыл над городом, и ни дымок от множества печей, ни запах дегтя от извозчичьих телег не могли его перебить.
Женщины были одеты по-весеннему, а мужчины распахивали полы пальто. Господа в цилиндрах смотрели на цветочниц и улыбались. Дамы бальзаковского возраста поглядывали на бравых юнкеров и усмехались, провожая их взглядами, полными сожалений об ушедшей молодости.
А Мария смотрела лишь на Дмитрия и не могла отвести глаз от его лица. В своей студенческой летней шинели и тужурке с петлицами он казался молодым офицером, хотя был студентом Горного института.
Она вспомнила тот день, почти полгода назад, когда они впервые встретились. Это случилось на свадьбе её гимназической подруги Милены Христич, дочери гражданского генерала из Министерства путей сообщения, с которым её отец вел какие-то дела по части железных дорог.
Дмитрий приходился дальним родственником жениху – молодому титулярному советнику и камер-юнкеру Константину Левитину из МИДа. И хотя Константин был видным молодым человеком, Дмитрий с его безупречной лепки лицом, прямым носом и волевым подбородком затмевал новобрачного. Чуть ли не каждая женщина, пришедшая поздравить молодоженов, считала своим долгом наградить этого красавца заинтересованным взглядом.
Но Дмитрий смотрел только на нее…
Дмитрий покорил ее с первого взгляда, а она – его.
Если бы не светские приличия, он танцевал бы в этот вечер только с ней одной…
Не было дня, чтобы Мария не думала о нем и не мечтала вновь его увидеть, даже расставшись час назад.
– Э, милочка, вижу, тебя очаровал мой новый родственник, – как-то сказала Милена. – Но поверь замужней даме, – она улыбнулась многозначительно, – Дмитрий не такая уж завидная партия. Когда-то его семья была богата, но теперь у него, кроме дворянства, нет ни гроша за душой. Так что, вполне возможно, его ослепил не блеск твоих глаз, а твое приданое. Поостерегись, дорогая!
Мария лишь вздохнула в ответ, подумав, что словами этого не объяснишь.
– Машенька! – повторил Дмитрий. – Нам и в самом деле пора. Я возьму извозчика. И… Я люблю тебя, Машенька. Помни это…
Она кивнула. Как такое можно забыть?
* * *
Христина Ивановна Шторх, тетка Маши со стороны матери, сидела в гостиной у окна и вязала. Подняв голову, она увидела, как к дому подъехал извозчик, в пассажирке которого она узнала племянницу. Христина Ивановна улыбнулась. Много лет назад она сама была такой же красавицей, как Машенька. А сколько сплетен ходило про нее!
Но это было очень давно. Теперь она немного располнела, а волосы поседели. Муж ее, управляющий Волго-Камского пароходства Иоганн Иеронимович Шторх, давно умер, и почти десять лет назад она переехала в Санкт-Петербург, к овдовевшему супругу её младшей сестры Калерии, который остался с маленькой дочкой на руках.
Бог не дал ей детей, и всю нерастраченную любовь она отдала племяннице. В то время Маша была юным нежным созданием, отзывчивым на тепло и доброту, так что Христина Ивановна и девочка быстро сдружились. Мария была не самым послушным ребенком и стала не менее свободолюбивой девушкой. Никто не блистал на балах так, как Маша Воронова, и никто из учениц 2-й купеческой гимназии не имел столько поклонников. А еще никто не мог обогнать её, когда она становилась на коньки или ездила верхом.
Обычным, по мнению Христины Ивановны, девичьим занятиям, вроде вышивания или театра (в крайнем случае какого-нибудь амурного французского романа), Маша предпочитала новомодные увлечения в виде спорта. Ну, пусть это были бы музыкальные вечера, любительские спектакли или поездки на пикники, хотя там молодые девушки уж слишком непринужденно общаются с молодыми людьми. Пусть бы их! Но подумать только – её племянница посещает женское спортивное общество (!!!) с пошловато звучащим названием «Левкиппа», в честь какой-то упомянутой у Гомера амазонки.
Христина Ивановна считала это неудобным и пыталась поговорить с зятем о воспитании Маши, но тот лишь качал головой в ответ:
– Я, поверь, очень рад, Христина, что она растет именно такой. Если хочешь знать, терпеть не могу всех этих жеманных барышень, которые чуть что – и в обморок. Не дай бог, чтобы моя дочь была на них похожа.
– Но подумай, ей так или иначе скоро надо подумать о браке, – терпеливо настаивала Христина Ивановна. – Будут ли так благосклонны к увлечениям Марии юноши её круга и их родители?
– Хватит об этом, – хмурился Воронов. – Мария устраивает меня такой, какая она есть. Если хочешь, можешь учить ее рисовать акварели, танцевать менуэт и хорошим манерам. Что же касается остального… – он хитро прищурился, – я полагаю, что с моим капиталом у неё не будет недостатка в женихах… Когда придет время.
Только и оставалось, что согласиться и потихоньку прививать Марии манеры, подобающие девушке её круга, – с большим или меньшим успехом… Да, что говорить, времена такие. Слава богу, что хоть не какой-то кружок вольнодумцев, откуда и до ссылки в места отдаленные недалеко. Чем-чем, а этими новыми веяниями девочка не интересуется совершенно.
Мария стояла перед массивным венецианским зеркалом в золоченой раме, пристально разглядывая свое лицо, как будто видела его впервые.
Христина Ивановна затаила дыхание. Мария никогда прежде не обращала внимания на свою внешность. Черты её лица были лишены мягкости и округлости, так украшающих, по мнению тети, женщину. Она мало походила на свою мать; более того, чем старше она становилась, тем явственнее проступали в ее внешности черты отца – сурового и несентиментального купца, поднявшегося из низов к богатству и положению.
